Сибирские огни, 1964, №5
В этот вечер Бакланов возвращался в барак с Анатолием Салатовым. Анато лий на ходу рассказал какой-то анекдот про Гитлера, но Иван Иванович видел, что товарищ совсем плох, что только пытается играть роль прежнего, веселого парня. Придя в барак, Анатолий завалился в угол. Так лежал минут пять. Потом попробовал сесть, но тут же опять упал. Бакланов видел, что Анатолий мечется от страшной боли, не находя покоя. В этот день был у немцев какой-то религиозный праздник, и блоковой объ явил, что хлеб будут раздавать в бараке. Такого Бакланов не помнил за все вре мя жизни в этом аду. Завтрак, обед, ужин выдавали только на улице — в дождь, в пургу, в любое ненастье. Бакланов подошел к Анатолию. Тот поднял голову. Лицо было спокойным — ни тени мучения или растерянности, а глаза, казалось, по-прежнему улыбались. — Пошли, Толя, за хлебом. — Ты, Ваня, иди, а*я... — Если тяжело, я помогу. Салатов попытался подняться, но не смог. Бакланов подхватил его под мыш ки и поставил на ноги, потом взял под руку. Вместе пошли они в левую полови ну барака, где делили хлеб. Получив свои крохотные пайки эрзац-хлеба, возвратились на прежнее место, стали есть. Откусив от пайки черной, как торфяной брикет, массы, Анатолий, точ но он засыпал, еле шевелил челюстями, морщился. Бакланов ел первые секунды, не глядя на товарища. Потом почувствовал, что Салатов вдруг затих, перестал же вать. Обернувшись, увидел, как Анатолий сползал всем телом вниз. Голова упала на грудь, пайка валялась на полу. Иван Иванович попытался поднять голову товарища, но она не держалась, перевалилась на плечо. — Анатолий! — в каком-то исступлении почти крикнул Бакланов. — Ана толий! , Салатов сидел скорчившись, вытянув по полу ноги. Голова уткнулась в ко лени. Бакланов взял товарища за руку. Она быстро холодела... Так Бакланов остался один из троих, бежавших полгода назад из рабочего лагеря Фау-Верке. В эту ночь он не сомкнул глаз. Порой наступало какое-то минутное полуза бытье, но сон не приходил. Иван Иванович крутил головой, чтобы вытряхнуть навязчивые мысли, но лишь закрывал веки, как снова думы наполняли голову. Выживет ли он, сможет ли, как договаривались с Салатовым и Садовым тогда, во время побега, написать родным и близким об их смерти? Стекла окон начали блекнуть — значит рассвет недалеко. Бакланов на ми нуту забылся, а потом услышал, как со скрипом открылись железные ворота, ве дущие в общий лагерь, и во двор вошла большая группа людей. Доносилась при глушенная немецкая речь, поскрипывал снег под сапогами. В следующую минуту отворилась барачная дверь. Встрепенулся, поднял голову Фенота, который тоже, оказывается, не спал. Бакланов склонился над другом, принимая позу спящего. Громко топая, немцы пошли в левую половину барака. Оттуда доносилось: «Вставай!», «Выходи!», «Свинья!», «Коммунист!». Кого-то выгоняли во двор. Дверь то и дело хлопала, повизгивала на петлях. Прошло с полчаса. Разговоры теперь слышались со двора. Там кого-то били, ругали. И вдруг по сердцу резанул крик: — Прощай, моя дорогая мама! Прощай, любимая Родина! Прощайте, това рищи! Будьте стойки! Не падайте духом! Не давайтесь живыми палачам! Этот голос не спутаешь ни с каким другим. Он принадлежал Николаю Ивано вичу Власову.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2