Сибирские огни, 1964, №4

А нам теперь не взять подъем. Ну, что ж! Мы можем и остаться, мы здесь родились, здесь умрем: Земля! Нам с нею не расстаться. Не где-нибудь в иных мирах — нам здесь крепить свое единство, и лишь Земле хранить наш прах дано по праву материнства... * * Дома имеют собственные лица: у одного открытое лицо, в такой невольно хочется вселиться, едва поставишь ногу на крыльцо; а у другого черствая натура, он не был ни ребенком, ни юнцом, глядит на окружающее хмуро сооруженье с каменным лицом; у тех на лицах ссадины и раны, следы артиллерийского огня. * * Бывает в осеннем пейзаже прозрачность такой глубины, что дальние горы и кряжи становятся ясно видны. Оттиснута чисто и строго любая черта и деталь: идущая в поле дорога и птица, летящая вдаль. Легко, негустыми мазками положены краски земли: речушка рябит под мостками, опушка желтеет вдали. Далекое близко и ново, и в мире, открывшемся вдруг, * Фронтовики, солдаты, ветераны, они лицом похожи на меня. Я сам солдат и рад жилью любому, любой норе, любому блиндажу, но и солдата тоже тянет к дому, и я его за это не сужу. Когда туман висит над Ленинградом, а на земле содом и кутерьма, мне нужно знать, что обитают рядом мои друзья — хорошие дома! * отчетливы каждое слово и каждый родившийся звук. Люблю эту ясность в природе, осенний чистейший отстой, ту пору, которой в народе названье дано золотой. Идешь, а прозрачность такая, такая краса на пути, что можно от края до края всю землю пешком обойти. И весь ты открыт для участья, и дышится в полную грудь, и кажется — вот оно, счастье, лишь нужно пошире шагнуть! «Сибирские огни» № 4.