Сибирские огни, 1964, №4
ство показано — везите вашего больного. Да... А знаете, ваш а Спаков- ская была хороша в молодости. И подавала надежды А теперь... Но дело, конечно, отнюдь не в возрасте. Дело в том, что врач, потерявший чутье ко всему новому, — для медицины умирает. Она любит себя в ме дицине, а не медицину в себе. Станиславский в таком плане, по-моему, писал о некоторых актерах, которые любят себя в искусстве, а не на оборот. Договорившись обо всем с Назаровым, Анна решила остаток дня побродить по магазинам. Но, очутившись на набережной, она вдруг по чувствовала страшную усталость. Купив пару пирожков, села на ска меечку лицом к морю и, отложив пирожки в сторону, тотчас забы ла о них. «К ак все просто, когда люди на месте, и как все сложно, как неле по, когда в кресле сидит не врач, а служащий. И зачем столько усилий, столько треволнений понапрасну! С какими бы глазами я пришла к Гаршину, если бы вместо Н азарова сидел Иванов. Лучше бы его не встречать. Остался бы он в памяти, — кудрявый музыколюб Андрей. Ах, скорее бы отвезти Гаршина в клинику. Дорог каждый день. Б е з условно, хорошо бы перейти в клинику. Поздно. Увы, теперь уже поздно. Научная работа для звания. А что, если продолжать работу над излюбленной когда-то темой? А ребята? Тогда для детей меня не хва тит. Дети — это все, что осталось. Вот и любовь кончилась. А если это только ж ажда любви? Тоска от постоянного одиночества? Не притво ряйся... Тебе очень больно, что он вот так легко покинул тебя. Больно, больно, больно... Но это совсем не значит, что жизнь кончилась. Ни черта!» Анна тыльной стороной руки провела по лбу, взглянула на море. На ярко-синем зыбком поле резвились ослепительно белые барашки, они гонялись один за другим, и никак не могли догнать... Внезапно облачко, которое давно смутно белело на горизонте, превратилось в парус. Он казался нереальным, сказочным. Анна про терла глаза. Судно под парусами не исчезло. Оно медленно двигалось по густо-синей кромке, отделявшей море от неба. Детство... Парус... Лермонтов... Грин... Странно: этот, почти нереальный парус вернул ее к повседневным делам. Надо спешить в санаторий — обрадовать Г ар шина, сказать , что Кириллов надеется на правое легкое, верит в благо приятный исход. Анна встала и пошла по набережной. Оглянулась и то ли парусу, то ли еще кому сказала про себя: «Существуешь ты или не существуешь, а жизнь продолжается. И она, эта жизнь, все-таки хорошая штука! Уж поверь. Я-то знаю, что жить на свете стоит хотя бы ради одного — что бы вернуть эту самую жизнь Гаршину!» Г л а в а двадцать девятая Заседание партбюро было назначено на шесть. В четыре Анна по шла к морю. Денек ветреный, солнце нырнуло за пестрые облака; по непривет ному морю скользили небольшие волны, накатывались одна на другую, словно в чехарду играли, выпрыгивали на берег.^Море шумело, но не очень, вполголоса. «А в бухте глухо бухает прибой...» — снова вспомни лось Анне. Запахи водорослей, мокрой гальки, соли, всего, чем извечно пахнет море, — успокоили расходившиеся нервы. Анна разделась; ветер пробе жался по спине, пощипал высокие ноги, тронул грудь.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2