Сибирские огни, 1964, №4

вместе с ней на сцене отстаивать незави симость и свободу женщины»1. Немаловажными событиями в теат ральной жизни Сибири конца 30-х, 40-х годов были постановки трагедии «Отел- ло» в Иркутском театре и в «Красном факеле». К этому времени Иркутский театр до стиг высокой творческой культуры. Глав ный режиссер театра Н. А. Медведев стремился к глубокому проникновению в идейный смысл пьесы, к точному опреде лению цели, во имя которой он ставил спектакль. Этими качествами отмечена и его постановка трагедии «Отелло». В роли благородного мавра выступал талантливый актер А. Н. Аркадьев (он же играл Отелло и в «Красном факе ле»). Артист наделял своего героя черта ми душевного благородства и чистоты, светлой, детски-наивной верой в людей. Отелло — Аркадьев не мог представить себе, насколько подлыми могут быть по мыслы живущих рядом с ним. И не ярость собственника пробуждалась в нем, когда он начинал подозревать в не верности Дездемону, но гнев человека, оскорбленного в своей вере, теряющего свое великое доверие к людям. И, напро тив, узнав, что Дездемона стала жертвой клеветы, он уходил из жизни просвет ленный — к нему снова возвращалась вера в человечество и в справедливость. Постановщик спектакля вместе с ар тистом В. И. Бурдиным трактовал об раз Яго, исходя из отношения к нему окружающих, а они не называли его иначе, как «честный Яго». Бурдин наде лял его чертами привлекательного, пря модушного человека. И только наедине с самим собой да в обществе жены Яго раскрывал свою душу, более черную, чем кожа Отелло. Низким, честолюбивым человеком, за видующим более «удачливому» мавру, играл Яго в «Красном факеле» и С. Д. Иловайский. Программа спектакля воскрешает его оформление (художники Е. Товбин, А. Константиновский). Могучие кре постные стены и башни. Высокие своды, опирающиеся на колонны, вдали — го ры. Все это — громоздкое, величествен ное, суровое, — такое, как и должно быть в трагедии. Сейчас, может быть, это кажется уже старомодным, и все-та- ки от этого так и веет атмосферой спек такля. И даже становится жаль, что с приходом на сцену лаконичного оформ ления все реже и реже приходится ви деть мастерство художника-живописца и слишком часто воображение зрителя должно не только дорисовывать оформ ление за художника, но и рисовать вме сто него! В годы Отечественной войны на сцене Иркутского театра, рядом с боевыми теа-сборниками, в одном строю с «Рус 1 «С о в . С и б и р ь » , 1948, 27 а в гу ст а . скими людьми», «Фронтом», «Нашест вием», стоял и шекспировский «Гам лет». Великий драматург оставался с нами и в годы жестоких военных испы таний! Постановщик спектакля Н. Медведев акцентировал внимание на деятельной, протестующей стороне характера Гамле та (арт. Н. Н. Бодров). И если датский принц не мстил сразу за убитого отца, то, прежде всего, потому, что он — че ловек нового времени, эпохи Возрожде ния, для которого необходимо убедиться на опыте в том, что его подозрения вер ны. Когда же в сцене «мышеловки» ко роль Клавдий выдавал себя, то Гамлет- Бодров расставался со своей нереши тельностью и во второй половине спек такля действовал смело и целеустрем ленно. За два месяца до начала Отечествен ной войны «Гамлет» был поставлен и в «Красном факеле». ...На сцене С. Д. Иловайский—Гам лет. Затаив дыхание, зал ждет начала его знаменитого монолога третьего акта: «Быть или не быть.].» Эти слова у каж дого из Гамлетов звучат по-своему. Ило вайский произносит их без вопроситель ного знака. Его Гамлет не задается пря мым вопросом — жить или умереть. В его монологе нет отчаяния человека, стоящего на грани самоубийства. Гамле та мучает мысль — должен ли он вое стать против зла или заставить сердце смолкнуть? Вот в чем вопрос! И он не может смириться с этим злом, даже ес ли придется противостоять ему в оди ночку! ...Сцена «мышеловки». Зал во дворце, украшенный живописным гобеленом. Высокие стрельчатые окна.А по бокам— лестницы, сбегающие в центр зала, ту да, где в креслах сидят король и короле ва. В самое сердце поражает Клавдия сцена «убийства Гонзаго», представлен ная бродячими актерами. Он вскакивает, сталкивается лицом к лицу с Гамлетом, мечется в темноте и убегает с криком: «Огня!» А вслед ему летят слова Гамле та: «Пусть раненый олень ревет, а уце левший скачет...» Гамлет — Иловайский торжествует: он убедился в виновности Клавдия. «В нем чувствуется нескрываемая радость охотника, получившего возможность на нести без промаха свой удар»1. Иловайский играл Гамлета не очень молодым. В нем не было детской беспеч ности и ужаса перед уродствами жизни. Это был мыслитель,, мудрость которого глубоко выстрадана, человек, который, в единичном умел видеть общее и считал своим долгом бороться не с проявлением зла, а с тем, что его породило. Артист строго соблюдал совет, кото рый Гамлет давал бродячим актерам: он 1 Е . С т ю а р т . Н а репетициях « Г а м л е т а » . «С о в . С и б и р ь » , 1941 , 2 м ар т а .