Сибирские огни, 1964, №4
И такое встречается еще в хантыйской тайге... Безучастная ко всему, что происходит в избушке, старуха сидит долгими ча сами, не вынимая трубку изо рта, попыхивая дымком, а когда трубка гаснет, сползает с нар, семенит к очагу, достает тлеющую хворостинку и, прикурив, сно ва возвращается на свое место. В сравнении с нею старик Ларломкин — великан. Да и среди сородичей — людей небольшого роста, он выделяется могучим ростом, широченными плечами. Чуть сгорбив покатую спину, крепко обтянутую ситцевой, потерявшей свой изна чальный цвет косовороткой — не поймешь, то ли была она когда-то белой, то ли синей, в черных, потертых до глянца штанах из «чертовой кожи», сидит Ларлом кин на нарах, покачивая ногами, втиснутыми в няры — короткие обувки из лоси ной шкуры, — и прислушивается к разговорам. Но, судя по выражению его ли ца, не все понятно ему из бесед, которые ведут парни, пришедшие в избу с кате ра, причалившего к берегу Большого Югана. Толчея в избе Коле Ларлом- кину явно по душе. И мы это понимаем. В кои веки еще приведется встретить здесь сразу десяток людей. Пройдет сейсмическая партия. Стихнет рокот БМК— катера, притащившего паузок, и может год, другой, третий не услышишь челове ческого голоса. Коле Ларломкину все время хочется доставлять нам приятное. Сейчас он спускается с нар, кряхтя, лезет в угол, достает какую-то грубовато отесанную до ску с туго натянутой струной-сухожильем, усаживается удобнее на нары, под хватывает, крепко зажимая в пятерне, некое подобие балалаечного грифа и, ухмыльнувшись одними глазами, с силой ударяет пальцами правой руки по стру не. Сухожилье издает долгий низко гудящий звук. Прислушавшись к нему, Лар ломкин ловко щипком-щелчком пальцев дергает сухожилье, и оно откликается тем же частым скрипуче гудящим и чуть более высоким звуком. — Давай, Бетховен! — поощряет Ларломкина Генка Кандауров. Коля Ларломкин еще и еще раз щиплет струну и вдруг заливается тонким дребезжащим голоском, совершенно удивительным для такого могучего, как он, человека. — Жми, Бетховен! — напутствует Генка. Помощник взрывника Генка Кандауров больше всех почему-то нравится ста рику, и Ларломкин старается. После взвизга он щиплет-колотит стонущую стру ну и тараторит: Трын туповый я тостану , И чертей т уп а си ть стану : П очему нет вотки на луне. Излюбленный куплет старик повторяет и раз, и другой, и третий. Капельки пота появляются на его морщинистом лбу, бисеринками сбегают по широкоскуло му, словно прожаренному на солнце, лицу., — Где это ты, Коля, — спрашивает Кандауров старика, — такие песни вы: учил? А? — В Сургуте! — довольная улыбка растягивает лицо ханта. — В городе, значит, — комментирует Генка, вываливая из саран-пута на доску крепко проваренную щучину. Мы раздираем обжигающее, иссиня-белое мясо, едим, запивая щуку крепчай шим, чернющим чаем, и в который раз слушаем рассказ старика Ларломкина о его поездке в Сургут. А со времени той поездки прошло лет двадцать.., Там, в сургутской чайной, и услышал он песни, которые с тех пор и распевает. Дальше Сургута Коле Ларломкину бывать не приходилось. В Угут на Большом Югане и то в последний раз ходил старик лет восемь назад. Шутка ли — с тысячу верст в один конец — если зимником, а в другой — по реке — и того больше... — Ничего, папаша, — выслушав старика, роняет Генка, — мы к тебе сюда, на Юган, города доставим! Целиком и полностью. С домами выше пихты и с ав тобусами. Ты верь мне, это я тебе, понимаешь, как помвзрывника говорю. Нефть ищем, старик,— отхлебнув глоток обжигающего чаю, продолжает Генка,— и сю да вышки придут, а за ними — города... Обязательно! Другая жизнь у тебя бу дет!.. А Ларломкин кивает головой, будто согласен с каждым словом, сказанным Генкой, и на лице его появляется добрая улыбка... ...Ритмично вздрагивает вертолет. Вон справа, на островке, поднялась ажур ная буровая. С такой вышки, если забраться на полати, далеко окрест хорошо проглядываются сургутские урманы, в которых то здесь, то там маячат буро вые — сторожевые посты на пути всего края к новой жизни. ...Словно прижатая шенкелями лошадь, вертолет круто вздыбился, тут же резко накренился, — в иллюминаторе мелькнула змейка реки, за нею четко вы рисовалось взгорье с деревянными домиками по гребню. Машина выровнялась, зависла и медленно пошла к земле. Вот она прикоснулась к кочкам,: затряслась в дрожи. И рокот стих.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2