Сибирские огни, 1964, №4

потом забрасывает рюкзак, протискивает в угол винтовку и уж потом захлопы вает за собою дверь. Техник набрасывает щеколду и ползком перебирается в носовую часть кабины. — В Ноевом ковчеге полный порядок! — слышу голос парня с гитарой, а видеть его — не вижу. Свисают с ящика ноги, голова парня по другую сторону. Я пробрался к выпуклому иллюминатору с дыркой посредине и ложусь на тулу­ пы. Они совсем новенькие и пахнут псиной так пронзительно, что забивают все- другие запахи: овчинных полушубков, бензина, нагретого машинного масла, под­ горевшей краски... На улице было куда лучше! — хоть знойно, да просторно, а здесь — и тес­ но, и не передохнуть, — воздуха бы!.. А сквозь дырку в иллюминаторе бьет ослепительное солнце. Наконец, раздается короткий, как взрыв, рокот двигателя. Металлический- корпус вертолета бьется мелкой лихорадочной дрожью. Косая тень лопасти на земле медленно уплывает в сторону... Вторая лопасть прошла, за ней — третья, уже быстрее, четвертая — еще быстрее! И чем быстрее несутся, выпрямляясь,, лопасти, тем сильнее трясет и раскачивает машину. Сейчас пилот передвинет ручку и... Передвинул! Исчезла тряска. Грохот и свист наполняют кабину. В иллюминатор вижу: широкоскатное колесо повисло в каком-нибудь метре от земли, передвинулось в сторону, а на том месте, где толь­ ко что стояла машина, взвивается стремительный смерч пыли. Он увеличивает­ ся, ширится, серо-желтым облаком застилая домик метеостанции. Винтокрылая машина вдруг резко кренится, дыбом подымается земля, где-то слева мелькает стартующий АН-2... Проскальзывает под нами поле, отороченное тонкоствольны­ ми соснами, появляется и вмиг исчезает стайка домов... Мелькает Обь, перелива­ ющаяся серебряными блестками. Машина тяжело выравнивается, и в дырку ил­ люминатора рвется струя холодного воздуха. Плывет вертолет под бледно-синим небом. Над урманами, над болотами, на которых ярко-зеленые пятна трясин, пересекает речушки, тянется к сизоватому горизонту. Справа подымаются над ним, растекаются коричневатые клубы дыма — горит тайга... Велика же ты, земля Ханты-Мансийская! Кажется, нет ни конца ни края твоим просторам. И, мысленно обгоняя вертолет, я уношусь туда, где буду сего­ дня, где побываю через месяц, где ходил, плавал, ездил, летал на протяжении многих лет. Вздрагивая, машина забирает чуть выше, и шире, необъятнее становится го­ ризонт. Приближается вьющийся средь лесов Большой Юган. Из дальних далей, где урман смыкается с небом, ведет он свой неторопливый бег. От места впадения в Юганскую Обь до верховья Большого Югана — тысячи- полторы километров. Впрочем, кто знает — сколько? Здесь ведь не в шутку гово­ рят: черт расстояния мерял, да веревочку потерял... А на берегах таежной реки— Юган, Угут, Цынгалины, Таурово, Усановы, Тайлаковы — хантыйские юрты,— в каждой по нескольку домишек, в некоторых — три, четыре жителя. Дальше, за Тайлаковыми, если проплыть обласком километров двести, на всех картах помеченный кружочком населенный пункт Ларломкино. В том пункте, у озера одна-единственная почерневшая от времени и непогоды бревенчатая избушка, где проживает все население — семидесятилетний хант Ларломкин, называющий себя Колей, и его жена, поседевшая, как лунь, и молчаливая, как окрестная тайга, старуха... В углу избушки — почерневший очаг, с большим саран-путом, старым изряд­ но позеленевшим медным котлом. В нем булькает густое варево, не иначе — из щуки. Ее в Ларломкинском озере — полным-полно. И какая щука! Вытащишь на берег — жутко глядеть — не рыбина, а поседевшая колодина. В очаге тлеет, с трудом разгораясь, сырая ива. р т ее чадного дыма режет глаза. Ничего, пройдет! И вправду, через несколько минут и дышится вроде бы легче, и глаза не так слезятся. Зато, когда чадит ива, не надо хлопать себя ладош­ ками по лбу, по щекам, по шее, расправляясь с назойливым комарьем... При одном воспоминании о ларломкинских комарах я ощущаю зуд на шее, будто исхлестали ее крапивой, сухой и жгучей... ...Большую часть избушки занимают нары. Они, как матрацем, застелены травой. Поверх ее — лосиные шкуры. В противоположной от двери стороне, у оконца, сидит, сгорбившись, старуха. Второй день пытаюсь узнать, как ее имя- отчество. И — тщетно! Ухмыляется, молчит, а то вынет изо рта трубку, глянет на старика — Колю Ларломкина, этак быстро, словно ждет, что он ответит на мой вопрос, и снова трубку в зубы, попыхивает, обволакивается сизыми клубат ми махорочного дыма. — Не понимает! — роняет Коля, но сам почему-то не хочет удовлетворить мое любопытство. Впрочем, может быть, он и не знает, как зовут-величают его жену? Бывает такое у стариков здешних мест. А возможно, как в старину было у хантов, считает неудобным называть жену по имени...