Сибирские огни, 1964, №4

...А потом — бесконечная нравственная нытка. Допрос за допросом. Угрозы и уговоры. Сырая, мрачная одиночка, и только всего лишь на полчаса в день — прогулка. ...Кашель и кашель, тяжелый озноб по ночам. Нестерпимая боль в правом боку. Грустная встреча Нового года. ...И вот: «Ванеев, на свидание! Невеста пришла». Милая Доминика, как неловко было с тобой, совсем незнакомой, в первый раз говорить, называть нежными именами, на глазах у тюремщиков ласково пожи­ мать пальцы! ...Золотая моя! Когда пришло оно, уже не наигранное объяснение? Я не посмел высказать вслух свою просьбу, ты, Ника, первая сказала : «Все равно, где бы ты ни был теперь — всегда буду с тобой вместе, при­ мчусь к тебе как легкий листочек!» ...А мы еще не вместе. Тысячи глухих верст разделяют нас. И я могу любоваться твоим милым личиком только на фотографической карточке. Ванеев рывком приподнялся. День близится к вечеру. Остались единственные сутки свободы здесь, в Красноярске. Надо сделать так много, а он валяется на диване. Скорее, скорее! Надо успеть написать и отправить письма Доминике, родителям в Нижний, младшему брату Василию, вернейшему другу Ниночке Рукавишниковой, так блестяще в тюремной переписке исполнявшей роль «кузины». Надо сходить под Афонтову гору в библиотеку купца Юдина, сделать там из доброго де­ сятка статистических сборников выписки, которые не успел закончить Владимир, и тоже снести их на почту. Прочь хандру, прочь усталость, прочь надоедливую боль в правом боку! Он торопливо оделся и сбежал по лестнице вниз, шагая через сту­ пеньку. Он твердо решил дерЖать себя все эти дни в железной узде до той поры, пока не ступит на Туруханскую землю, пока не будет знать — хотя ты и в ссылке, но здесь, наконец, ты волен распоряжаться собою. Он сделал себе этот зак а з , но не выдержал. Когда снова с железным визгом захлопнулась за его спиной тюремная дверь и рядом потянулись по бесконечному коридору кандальники с наполовину обритыми голо­ вами, серые, изможденные, — Ванеев припал головой к стене и тихо з а ­ плакал. Не от бессилия своего, а от жалости, сострадания к людям. Двенадцать суток провел он в тоске, боролся с нею и никак не мог справиться, бессмысленность этого тюремного заключения потрясала его. «Ну для чего? Для чего?» — допытывался он у мелкого тюремного начальства, бренчавшего у дверей связками ключей. Те только равно­ душно пожимали плечами. Припоминался Некрасов: «Чтоб человек не баловался ...» Идиоты, тупые идиоты! Человек будет все равно «б ало ­ ваться»! Перемучившись в эти'дни, он взошел на палубу парохода уже успо­ коенный. Теперь не долго. Прощай, Красноярск! Здравствуй, Туруханск, «Туруру», злое комариное болото летом, метельная равнина — зимой! Д ерж алась высокая вешняя вода, и пароход стремительно шел вниз по течению. Берега были все в белом цвету черемухи. Величаво выси­ лись желтые, обомшелые скалы близ могучего Казачинского порога. Курились веселые дымки над трубами добротно срубленных домов не очень-то частых здесь деревень. Было безветренно, и солнце припекало так, что нестерпимо хоте­ лось сойти на берег и поваляться где-нибудь в тени цветущих черемух. Ванеев не уходил с палубы, глядел и не мог наглядеться на светлую даль с е обод н ого Енисея. А в груди теснило, посвистывали «соловьи», и кашель бил все время, влажный и затяжной.