Сибирские огни, 1964, №3

ступаются. Он никогда не бывает один, всегда вокруг него ребята кру­ тятся. Стало быть, есть в нем что-то хорошее!». Подумала я, понимаете, только подумала! Но я не пошла к классному руководителю, не сказала о том, что услышала. Я свернула с Митиной дорожки так же, как в тот раз, когда услышала, что он «с полоборота заводит» истеричку»; не объяснила ему, что учительница истории все ночи напролет просиживает у постели умирающей матери. Теперь-то я знаю: это, бесспорно, подействовало бы на Митю. Но я ничего этого не сделала. А почему? Да потому, что он не из моего класса! Понимаете?! Ох, уж это мне деление на «своих» и «чу­ жих». Д а , но я отвлеклась. Слушайте дальше. Мать Костылева работала парторгом на ткацкой фабрике. Вероятно, в школу она приходила с рабо­ ты. Ах, если бы вы видели ее лицо! Очень милое, даже красивое, но на нем — неизменное выражение тревоги, и я бы даже сказала — страха. Да, да, именно со страхом эта усталая женщина ждала: вот сейчас ей бу­ дут выговаривать, какой у нее плохой, ленивый, злой и своевольный сын. И все потому, что она, мать, мало уделяет ему внимания. И непременно кто-нибудь присовокупит — вы партийный работник, воспитываете лю­ дей, а своего сына не умеете воспитывать. Я присутствовала в учительской при подобном разговоре. И что меня в этот раз поразило: преподаватели выговаривали Костылевой о ее сыне с каким-то злорадством. Возможно, я заметила это из-за контраста. Клас­ сный руководитель, я не буду ее называть, это не имеет значения, сказала, обращаясь к преподавательнице физики: «Наталья Ивановна, а ваши пре­ тензии?». И вот Наталья Ивановна своим грубоватым голосом, этот голос знало не одно поколение учащихся, сердито проговорила: «Почему пре­ тензии? Костылев — любознательный парнишка. У него живой ум. Он мой , лаборант, моя правая рука, ни один опыт без его помощи не обходится. Ему просто некогда баловаться. А потом, если ребята у меня на уроке ба­ луются, я считаю — сама виновата, плохо подготовила урок». Не знаю, какие мысли у других вызвали слова Натальи Ивановны, но признаюсь, я почувствовала себя весьма неловко. Да-а... Когда Костылева ушла, Наталья Ивановна сказала: «Митя — хоро­ ший парнишка. Сердце у него хорошее. Добрый. Честный. Люблю его. Но вот беда: за хорошее сердце мы в журнал отметки не выставляем, поэто- му-то и не заметили. А в том, что Митя не любит школу, мы сами винова­ ты. Только мы в этом не любим признаваться». Эти слова я вспомнила, да и как следует их прочувствовала много позднее, когда Наталья Ивановна уже ушла на пенсию. Митя, провалив в седьмом классе русский язык, бросил школу. И ес­ ли бы не встреча с Костылевой на сессии районного Совета, я бы забыла о Мите, как мы нередко забываем о тех, кто «отсеивается». Я спросила Костылеву о сыне. Оказывается, Митя, пока она лежала в больнице, устроился учеником на завод. Бывший «лаборант» решил стать слесарем-электриком. Мы разговорились с Костылевой, и я позвала ее к себе. И вот тут-то я и обнаружила ключ к этой «обыкновенной истории отсеившегося второ­ годника». Тут-то я и вспомнила слова Натальи Ивановны и поняла, какую ужасную «цепную реакцию» может вызвать грубая педагогическая ошибка. Итак, Митя жил у бабушки, в маленьком районном городке. Накану­ не того, когда Митю нужно было отвести в первый класс, Костылева (она в то время училась в областной партийной школе) приехала к сыну. Первого сентября мальчишка разбудил мать чуть свет. Этакий голе­ настый петушок, посиневший от холода. Он стоял у изголовья ее постели, и, чуть не плача, просил встать: «А вдруг в школу опоздаем?».