Сибирские огни, 1964, №3

был. Однако, шаман все-таки камлает маленько. И кермежеки пусть ле­ жат, кому мешают? А на душе спокойнее. Старые думы медленно текут, ленивые думы стали. Сидит Бараско­ вья на кедровой чурке, в деревянной ступке большим пестом поджарен­ ный ячмень толчет — толкан делает. Хлеб в лавке есть, мука в лавке есть, мясо есть — чего нету? Магазином зовут, только лавка-то привыч­ нее, ловчее на язык ложится... Все есть, а толкана нету. А как без тол- кана шорцу? С калиной пареной хорошо и с медом хорошо. И с горя­ чим чаем хорошо тоже. На промысел хлеба много ли возьмешь? Да и замерзнет хлеб. Муку взять — где лепешки печь? А толкана пуд ли, полтора ли взял — ползи- мы промышлять можно. Не ходит на промысел Самоя, а все нельзя без толкана... Опять самолет загудел. Только неладно как-то загудел, испортился, что ли? Вылетел из-за горы, над избой крутит тонкими крыльями. Пошто крутит — раньше не крутил, как ястреб парил. Сейчас крутит. Куры врассыпную кинулись: коршун, думают, может, ястреб, думают, может. Старый Тюгурук, на что ленивый стал, — завизжал, под избу полез. Встала Барасковья, смотрит, не пугается. Чего самолета пугаться? Однако, чудной самолет, раньше таких не видела: вроде стрекозы, хвост тонкий и долгий. Совсем над избой повис, крыльями крутит. Ветер под­ нял большой. Зачем висит? Раньше не висел, прямо летал. Высоко летал, не останавливался. Сейчас остановился, вовсе низко повис, рукой достать ли, не достать ли. Много чего видела Барасковья, много чего узнала. В больнице ле­ жала, кнопкой лампу гасить научилась. Зажигать научилась. А сейчас перепугалась Барасковья — никогда такого не видела: воротцы откры­ лись в самолете, лестница оттуда упала — веревки с палочками. Чело­ век по лестнице лезет. Недолго лез — слез, встал на землю. С места не сдвинется Барасковья. как пень в землю вросла — Самоя перед ней стоит. Ее старик, Самоя. С неба слез, однако, живой. Смеется, кричит чего-то. Ничего не слышит Барасковья, перепугалась шибко, даже само­ лета не слышит. Потом услыхала, — Самоя рукой махнул самолету, за ­ кричал по-русски: — Слезай, паря-Мукайля, мед ись будем. Пускай вегролет повисит там. А то на стайка поставь, там жерди толстый на крыше, сдюжит, поди... Однако, летчик за стеклом рукой махнул, лестницу подобрал, поле­ тел. Скоро совсем тихо стало: ветра нет, шума нет, самолета нет. Самоя есть. Стоит, смеется, говорит что-то. Айна, может, не Самоя? Самоя, по­ жалуй. Шибко важно сказал: — Я ему на Темир-су велел лететь. Железо нашли там люди, кор­ мить людей надо. Хлеб надо, колбасу надо, ган... ганцерЕу надо. Пусть летит, ладно, гостевать другой раз будет. Поглядел на Барасковью, совсем засмеялся: — Э-э, баба! Не вросла ли ты в землю с перепугу, как железный столб? Трех коней за тебя привязать — никуда не убегут, трахтур при­ вязать — никуда не убежит!.. — Тьфу, шайтан! — разозлилась Барасковья. — Старый дурак! В небе весь ум ветром выдуло! С неба по лестнице лазить стал, дурной во­ все! Скоро головой дергать станешь, слова жевать станешь!.. Еще плюнула, почуяла — ноги со злости появились. Живые ноги, хо­ дить хотят, стоять около старого дурака не хотят. Ушла в избу Бара ­ сковья, шибко рассерчала, будто просмеяли старуху... — Э-е, старуха! — похвастал вдогонку Самоя. — Новый лечик большой друг мне. Мукайля звать, Басиличем звать. Машину ветролет