Сибирские огни, 1964, №2

Сел в конторке на скамейку, согнутым пальцем протер глаза и — в кругляшок термометра. Что пишешь, проклятый? — Семьдесят... шесть! Давай, пиши, милый — вдвоем работаем, больше некому. У тебя, железный, не болят гланды?.. Цапнул на вешалке пальто, достал из кармана часы — четыре! Полсмены сгорели в жарких топках. Уснули, наверное, почти все в поселке. А в Москве — двенадцать ночи. Там только сейчас поднимают бокалы. Вспомнят ли?.. И Шарф там. В котельной у него со зрением стало плохо. Уехал ■«подлечиться». Вернется ли? В новогоднюю ночь Борис любил возиться с приемниками, радиола­ ми, сд всей этой музыкой. Шарил по волнам, знакомым и незнакомым, и всюду — музыка и голоса, взволнованнее, чем обычно. Говорят турки и англичане, играет парижский джаз, бьют морзянку пароходы, шлют му­ зыку маяки... А сейчас где-то очень далеко от всего этого — здесь, в Сибири — з а ­ терялся заснеженный поселок, в жилах которого семьдесят шесть тепла. Поднялся со скамейки и снова пошел к топкам. Наступил на шлак, и -он кракнул под тяжелым растоптанным ботинком. И снова — все то же, все то же. Пламя, уголь, чугунные руки, движется черный от пыли трос, жи­ лы вот-вот зазвенят. В рукавицах работать неудобно, и без рукавиц тоже. Руки обожже­ ны, как черепок. А на одной — Борис, Борис, Борис. Останется ли память о тебе, сегодняшняя ночь? О том память, что можно выстоять, как бы ни было трудно, выстоять, когда жилы звенят, как туго натянутые тросы?.. Разберись, почему в т а к и е минуты приходят т а к и е решения!.. Запустил в топку стальную шуровку — длинная-предлинная кочер­ га — разворошил пламя, пригреб к краешку уголек, раскаленный добе­ ла, с красными, как кровь, прожилками. Сбегал, намочил под краном рукавицу, а уголек лежит на краешке, остывать не хочет. Маленькое солнышко. Выхватил его мокрой рукавицей и — туда, где синим — Борис... Нет больше татуировки. Эта память той дороже. Есть немой крик, боль, стон сквозь зубы, запах паленого тела — с потом, с волосами на руке, с кожей... Есть жар, от которого можно з а ­ дохнуться. Пошел к двери, не глядя еще на руку, прикрывая ее рукавицей. Дверь побита черными пятнами, капли висят, как в бане. Толкнул ее ногой и вышел наружу. Небо, как голубой лед. Холодно снежинкам. Летят к лампочке у входа, затягивает их в дверь, в дым, в пар. Зачерпнул снег рукавицей, кинул на руку — остудить. Снег тает, сбегает водой, а ему все равно жарко. Покрыться бы сейчас ледяной коркой. До дрожи. А потом расправить плечи, и она зазвенела бы, рас­ сыпалась... Небо, как голубой лед. Звезды, как огоньки в топке. Глядят. Поеживаются. Их очень мало, потому что уже рассвет...