Сибирские огни, 1963, № 12

ная кровать с горкой стеганых разноцветных одеял. Простенький стол, стопки учебников на нем; другой, круглый с крошечными ножками, стол стоял на ребре и походил на богатырский щит. Какая-то старушка с де­ вичьей талией разбирала постель... Я так устала, что не удивлялась ничему, кое-как добралась до постели и моментально заснула. * * * Из маленького окошечка, как из кинобудки, лился поток дымного света. В нем искрами вспыхивали пылинки. Тоненькая девушка, сидя на полу, старательно стягивала тугим плоским лифчиком едва наметив­ шуюся грудь. Вошла румяная, с мокрыми висками Панка, сердито за­ говорила с девушкой по-казахски. Та поспешно нырнула в платье. — Глупости, Сауле, — уже по-русски сказала Панка. — Ты не да­ ешь фигуре естественно развиваться. Это вредно, да и некрасиво: высо­ кая, плоская — доска доской. Сауле молчала, ее лицо было виновато упрямым. Панка озабочен­ но поморгала бурыми, похожими на опавшую хвою, ресницами: — Не справится с тобой шеше. Даже уезжать страшно. Старая казашка с девичьей талией заглянула в комнату. Странный головной убор покрывал ее волосы, шею, даже плечи. Из прорезанной в белой ткани дыры выглядывало морщинистое, детски наивное лицо. Увидев, что все встали, она внесла самовар. Мы уселись на кошмы во­ круг низенького стола. — А мне сказали, что вы у своих живете, — вспомнила я слова тети Уты. — Да, конечно, — ответила Панка и, заметив мое удивление, по­ яснила: — Это шеше-мама, а Сауле — младшая сестра. Правда, если строго разобраться, то я у шеше приемная дочь, а Сауле ей доводится троюродной внучкой что ли. Мы с мамой приехали сюда, когда мне лет десять было. Мама у меня была худенькая такая. Кашляла все и пла­ кала часто... Приехали, а грязи тут — по колено. Мама чемодан кое-как тащит, а я за ней ящичек фанерный несу. Я тогда ростом совсем малень­ кая была, в школе мне даже подставку на скамейку ставили, чтобы за партой писать могла... Холодно, а я без чулок, на ногах мамины боты. Шеше до сих пор вспоминает, как мы встретились. Смотрю, говорит, бе­ жит ящик на синих ногах и синие руки на животе сцепил. Ящик застрял в грязи, выдернул ногу из бота, упал и заплакал. Шеше жалко стало, она взяла меня за руку и привела к себе. И жили мы у нее. Мама рабо­ тать сюда приехала, да не пришлось. Простыла в дороге и совсем слег­ ла. Я и теперь толком не пойму, почему она в степь бросилась. Навер­ ное, думала кумысом да свежим воздухом туберкулез залечить. Отпаи­ вала ее шеше кумысом, да ничего не вышло. Два месяца проболела мама и умерла. Думала, думала шеше, куда меня девать. Об отце я ничего не знаю: мама никогда даже не упоминала о нем. Родни и совсем ника­ кой. Оставила меня шеше у себя. Боялась, что заболею, всем аулом ку­ мысом отпаивали. Вот и раскормили на лошадином молоке. А Сауле к нам позднее привезли. Тоже осиротела... Рассказывая, Панка нервничала, ее прямые ресницы подрагивали. Старая шеше внимательно смотрела ей в лицо и вздыхала. — Не знаю, — продолжала Панка, — на какие средства мы суще­ ствовали. Продуктами еще кое-как помогали дальние родственники Са­ уле, а... щеголяли мы в таких «нарядах» — стыдно сказать!.. Мне уж лет четырнадцать было, когда новый директор, Садвокас Садвокасыч, надоумил за маму пенсию выхлопотать. Сам помог. Получила сразу много. Накупила одеял да ситцу. Радости-то было! Шеше даже богатой