Сибирские огни, 1963, № 12

рым посвящались тома его «Материа­ лов», а само дело» (подчеркнуто мною. — Н. Я.). И он занялся задачами осушения Барабинской низменности, мечтая прак­ тическими достижениями увенчать свои теоретические посылки. Но Бараба оказа­ лась трудным орешком, она опрокидыва­ ла все ранее сложившиеся о ней пред­ ставления, и Вершинин стал перед ди­ леммой: или «сказать Свое скромное, не­ заметное и очень нужное слово» о Бара- бе или остаться тем, что он есть — с его чинами и званиями; «забыть, что он уче­ ный, автор всеобъемлющих «Материа­ лов», и стать техником от науки». Ни «забыть», ни «стать», он не смог, так как можно переписать любой том его об­ ширных «Материалов», но «самого себя переписать нельзя». Итак, х о т е л и все-таки отстал, р е- ш и л — и не смог — таковы, по Залы­ гину, причины, создавшие Вершинина. Можно их еще сформулировать так: не­ померное хотение и маленькие возмож­ ности. Разумеется, вершининское хоте­ ние, вершининское тщеславие имело вес и значение, но разве оно одно позволила, Вершининым так высоко взлететь? Отстаивая свое понимание «револю­ ции в науке», Вершинин разгромил сво­ его учителя Алпатьева не с научными фактами в руках, а демагогическими за­ явлениями: «...Я заставлю по-новому служить все ваши открытия! Я хочу ис­ коренить науку для науки и заставить ее безоговорочно служить народу!» Алпать- ев оказался «реакционером», служите­ лем «науки для науки» на том лишь ос­ новании, что он требовал от ученого под­ линного открытия, а не громких слов о служении народу и злободневности вы­ двинутых проблем. Почему же уничтоже­ ние Алпатьева сошло Вершинину безна­ казанно, С. Залыгин в романе не дает от­ вета. Есть в «Тропах Алтая» очень верное наблюдение. Вершинин чувствовал себя на диспуте с Алпатьевым победителем еще потому, что был окружен студента­ ми, преподавателями и множеством ка­ ких-то незнакомых людей, в то время как Алпатьев «вышел из актового зала и шел по коридору совсем один». Почему же это множество молчало и никто не мог пойти за Алпатьевым, помочь ему или понять его? С. Залыгин снова укло­ няется от ответа. Вершинин занимался своими грандиоз­ ными проблемами, создавал свои «Мате­ риалы к пятилетним планам реконструк­ ции и развития». Он даже пытался со­ орудить некий «Оргкомитет по координа­ ции проблем реконструкции науки». Зло. Метко. Верно. Но здесь же и обобщение: «В других науках тоже появились уче­ ные, по большей части в таком же воз­ расте, с такой же энергией, которые не столько разрабатывали, сколько выдви­ гали проблемы». Следовательно, Верши­ нин с его «хотел» и «решил» не исклю­ чение, следовательно, создались какие- то условия, породившие такой тип учено­ го в нашей стране, создавшие вершинин- щину. Какие же это условия? С. Залы­ гин снова ничего не говорит. Ныне читателю хорошо известно, что это были условия культа личности Ста­ лина с его нарушениями законности, с его демагогией и начетничеством. И не понятно, почему С. Залыгин, создавая типичнейшее порождение культа в нау­ ке. отказался проанализировать его именно с этой стороны, ограничившись глухими полунамеками. Не потому ли Вершинин излишне занят однообразным самоанализом, что объективные причины его появления на свет не нашли в рома­ не необходимого отражения? Рязанцев — лирический герой рома­ на. Он нередко рупор идей самого авто­ ра, выразитель его задушевных мыслей. Как и Вершинину, его антиподу, места ему отведено много. Он буквально, зри­ мо или незримо, присутствует всюду. Честность с самим собой и людьми, не­ дюжинный ум, широта взглядов — вот не раз подчеркнутые его особенности. Он наблюдает, обобщает и... высказывается. Умные мысли Рязанцева, само собой, отлично его характеризуют, автор нахо­ дит тысячу способов сказать о нем доб­ рое слово и прямо и косвенно. Однако наступает момент, когда начинаешь спрашивать себя, а за что ему такой по­ чет, что он успел сделать. Рязанцев — фигура в романе такого типа закономерная, и только бездейст­ венность героя и «стремление» обяза­ тельно «объяснить себя» делают его ха­ рактер расплывчатым и в некоторых сво­ их чертах неубедительным. Трудно, на­ пример, понять смысл взаимоотношений Рязанцева и Полины Свиридовой. Просто полюбил и не сумел вовремя сказать ей об этом? Но не таков по замыслу Рязан­ цев, да и романисту с этим «просто» де­ лать нечего. Роман несколько отягощен рязанцевской рефлексией, и, видимо, по­ этому читатель не успевает как-то ясно представить себе этого человека и полю­ бить его, как все мы любим в романе Онежку Коренкову. Но его мысли о себе, о науке, о жизни и других людях в их сконцентрированном виде увлекают нас меткостью наблюдений, богатством ассо­ циаций. Когда Рязанцев думает, что он обладает «какой-то правотой своего су­ ществования», когда он утверждает, что эта правота является «связью между ним и всем окружающим миром», когда ему показалось, что наряду с пятью чув­ ствами у него «возникает шестое: пред­ чувствие будущего» и что это шестое чув­ ство просто «обязано было» воспитать человеческое сознание — все это велико­ лепно и своей верностью, и неожиданно­ стью, и дерзостью. Верно, потому что на самом деле в действенной обоюдной свя­ зи человека с природой — источник раз­ вития жизни, и дерзко, потому что самой