Сибирские огни, 1963, № 11
ли...» У конторы почти столкнулся с бухгалтером Зиновием Маркови чем: «Все считает, все считает... Обломать пальцы, чтоб не считал...» Наконец увидел председателя, уезжающего из деревни в своей кошеве: «А этого — вообще, вообще...» Морозов долго смотрел вслед Захару Большакову, пока тот не скрыл ся из виду. Подняв голову, зачем-то огляделся вокруг. Земля по-прежнему лежала под ослепительно белым снегом. Плыло над ней солнце, обливая ее светом, зажигая каждую сне жинку, рассвечивая окна, заглядывая в каждый дом. С необозримого заречья, где застыли огромные белые волны, все т ак же тянуло запахом холодного снега, из тайги — мерзлой хвои. Над деревней они мешались, образуя, вероятно, тот самый элексир, который очищает кровь, омолаживает человека. Так почему бы и ему, Устину, не очистить свою кровь, не помолодеть? В какую-то секунду ему даже хотелось побежать вслед за Б о л ьш а ковым, догнать его, рассказать все-все, попросить места на этой земле, под этим солнцем. Но это была только секунда. В следующий миг он уже понял, что никогда не осмелится, никогда у него не хватит сил рассказать людям, чему он пытался помешать. Нельзя одолеть неодолимое, как нельзя снять с неба солнце и погру зить землю во мрак. Но если люди узнают, что он пытался это сделать— они не простят. Есть дела, которые люди не прощают, за которые надо расплачиваться сполна... ...Приплевшись домой, Устин разделся, сел к окну и принялся смотреть на улицу. Он так и не спросил у жены, давно ли Демид живет в Озерках, от чего это он до сих пор не дал ему, Устину, знать о себе, а посылал ни щих именно к ней. Он не спросил даже, правильна ли его догадка, что все эти годы не Демид командовал всеми ими, а она, Пистимея. Не спрашивал он этого и сейчас. Немного погодя, он поднялся, пошел в свою комнату, принес пап ку, подаренную Демидом, сел почему-то с ней не за стол, а возле исто пившейся уже печки, в которой еще, однако, ярко переливались березо вые угли, немного помедлил и открыл ее. Сверху лежала газетная вырезка, свернутая вчетверо. Устин р а з вернул ее. В глаза ему бросились два места, подчеркнутые красным к а рандашом: «Штюльпнагель, подробно рассматривая причины пораже ния Германии во второй мировой войне, писал: «Наше поражение в ны нешней войне следует рассматривать всего лишь как несчастный случай в победоносном продвижении Германии по пути завоевания мира...». — Ишь ты! — проговорил Устин, отрываясь от статьи. — Крепко режет Штюльп этот: — Как несчастный случай в победоносном продви жении... Устин внимательно прочитал всю статью до конца, иногда пошеве ливая губами. Потом аккуратно сложил ее снова вчетверо, посидел в з а думчивости. Иногда по его губам, по всему лицу пробегало что-то — не то вымученная усмешка, не то просто судорога. И бросил газетную вырезку... в печь, на горячие угли. Бумага сразу покоробилась, свернулась, густо зачадила черной ко потью. Потом вспыхнула, как порох, и моментально сгорела. Легкий бумажный пепел тотчас потянуло в дымоход. Пистимея не изменила своей позы, не шелохнулась. Она только чуть сузила глаза. А Устин взял другую вырезку и принялся читать. Но через некото рое время поднял голову, спросил:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2