Сибирские огни, 1963, № 11

не раз в мечтах-то думал: сын лучше меня проживет жизнь. Вернее. Красивее. Полезнее. И все, что я не сумел... Захар умолк, потому что Фрол резанул его взглядом исподлобья. Но когда поднял голову, его глаза ьдруг потухли, сделались безразлич­ ными какими-то. — Ты... ты... — И горло Курганова перехватило, остальные слова где-то застряли. Фрол расстегнул воротник синей рубахи. И только тог­ д а продолжал: — Ты что., рядом со мной на увале стоял, а?! — На каком увале? — Ты что... мысли мои... чужие мысли умеешь подслушивать, что ли?!! Захар обеими руками чуть в сторону отодвинул чернильный при­ бор, точно он ему теперь мешал. — Так ведь всякий отец так... примерно так думает о своих детях. ■Надеется на них... Фрол сидел прямо, сильно втянув шею, будто хотел получше рас­ слышать слова председателя. Но Захар больше ничего не говорил. Не­ множко подождав, Курганов нахохлился, застегнул полушубок, по­ глубже нахлобучив шапку, закрылся весь, наглухо. — Что ж, и я надеюсь, — сказал он, не глядя на Большакова. — Митька еще покажет себя. — Уже показывает. Зинка Никулина... тебя никогда не беспокоила? При имени Зины Курганов еще ниже опустил голову, точно уронил. Несколько мгновений спустя он промолвил: — Слушай... Меня жалеть, однако, тебе не за что. Но... ради всяко­ го святого... Не ковыряйся в самом больном месте Голос Фрола был тих, сух и трескуч. Когда он говорил, шея его на­ прягалась и краснела, на ней вспухали синеватые жилы. Захар помолчал, подумал. И сказал : — Что самое больное — верю... — Спасибо хоть на этом... — Но все-таки скажу... несмотря на твою просьбу: это очень хоро­ шо, что беспокоит. Фрол снова крутнул головой, затем шумно встал, всем своим видом показывая, что собирается уходить. — Ну, беспокоит! — зло воскликнул он. Но тут же сломил голос:— А может — зря беспокоит... Клавдия вон — и та ничего толком не зна­ ет... Кроме всяких сплетен. А уж Клашке-то, сестре своей, открылась бы, поди, Зинка... — Фрол неуклюже шагнул к двери. — И потому еще раз прошу — не ковыряйся больше... Сам я как-нибудь разберусь. Спа­ сибо, что удостоил беседы. Первый раз за всю жизнь. — Это ты меня удостоил, Фрол. Тебе спасибо. — Ладно, не будем считаться. Пошел я. Тяжело мне с тобой го­ ворить. — Самое тяжелое, об чем я хотел, еше впереди, — сказал Боль­ шаков. Курганов чуть не с минуту стоял недвижимо. Затем поднял руку и все-таки стащил с головы — медленно, словно обреченный, шапку. — Ну... говори! — раздельно произнес он, поворачиваясь грудью к Большакову. Губы его, жесткие, пересохшие, изломались. — Я ведь знаю... с самого начала знал... об чем ты хочешь. Давай, стыди. Еще бы, дескать, на восемнадцатилетнюю девчушку какую-нибудь рот разинул. Пще бы... Э, да что!.. Меня стыдить — можно. И наверно — надо. И каждый имеет право. Жена, сын, ты... все люди. И я сам... Сам себя! И стыжу! И казню! Это, может, пострашнее... и побольнее, когда сам