Сибирские огни, 1963, № 11

зазывают еластену-шмеля, а где пчелы — там празднует праздники в пестром бабьем платке земля. Даже в тундре, на мерзлом болотце, вся в изломах, устав бороться, человека увидев в быту, распрямляется трудно березка, чтоб напомнить рязанскую, ту... Если вышло — счастливо помаяться, и отныне до маленькой малости все в поселке дома твои! —• И заря не так занимается, и не так поют соловьи... * ^ ^ На Урюпе — угрюмые кедры. И на ту красоту отчасти изумленно разинули пасти мои кеды, разбитые кеды. Я лежу. Брезент в изголовьи. Вспоминается Подмосковье... ...Девки волосы охорашивают, парни шутками ошарашивают, синий дым по листве оранжевой тонко тянется, завораживает. Рюкзачки у компании пестрые, Буратино на шелковой привязи. Не поют они песни постные, а поют только злые, непризнанные,— о тяжелом таежном мареве, о сшибающих насмерть ветрах, и поют они о романтике, от столицы в пяти километрах. Все о нас, о небритых да русых, очень жалостливо и красиво... Уезжая, сжигают мусор. И за это им тоже спасибо! * * * Я искал романтику на марках. — Их сосед ученый получал. Снилась мне далекая Ямайка, безнадежно красочный причал. И не корка хлеба, и не злая тетка...— только джунгли и пески. Я лежу и ветку пригибаю. Яблоко касается щеки! Но меняются с годами круто ценности земли в глазах моих. И теперь мне снятся горы Кубы. Голый камень. Яблок никаких.