Сибирские огни, 1963, № 9
только, что далеко з а полночь. Компании я показался настолько стран ным, что меня д аж е не заставили выпить «штрафную». Зато потребовали тост к рюмке очередной. И я сказал: — За Борьку! — З а какого Борьку?— потребовал Павел. — За чернявого. Он очень серьезный и у него чудные брови — как будто одна цельная. И шершавые руки. Он — сирота. Отца его убили на фронте. Славка сказал : — Старик где-то уже попрощался со Старым годом и встретил Новый. Кто-то засмеялся. Но тем не менее выпили все. За Борьку... З а руки его шершавые... ПЕСНЬ О ГАЙАВАТЕ Много лет н а з а д я жил в Туле. Ж и л очень удобно. Наш дом выхо дил на главную улицу, а сад был смежен саду Вовки Ковалева. Прой дешь оба и окажешься на улице Полевой, которая в те поры, пожалуй, и служила границей города. Улицы, говоря строго, не было. Был луг, постоянно меняющий ок раску. В мае он стелился одуванчиковой желтизной, в июне серел по лынью и цепким репейником, чуть позже наливался махровой краснотой жилистого татарника. Мы любили наш луг во всех его обличиях. Желтым—з а то, что он был пахуч, нежен и свеж, серым — за то, что он давал нам возможность чувствовать себя всесильными. Развертев над головой дамасские клинки, мы на всем скаку врезались в репейно-полынные когорты, и путь наш ус тилали тела недругов. Мы воевали со всеми без разбору — с белыми и махновцами, с крестоносцами и сарацинами. И всегда побеждали, пото му что были могучими и бессмертными. А красным... о, к красному лугу у нас была особая любовь. Вдохно венная и признательная. Он был нашим морем и нашими прериями, на шей Плутонией и нашим Клондайком, всем чудесным миром, который клали к мальчишечьим ногам взлохмаченные книжные страницы. В период цветения татарник набирал силу, шипы его костенели и становились ломкими. Обжигаясь о колючки, мы проделывали в репей ной чаще лазы и пробирались по ним на специально расчищенные и вы стланные душистым разнотравьем полянки. Сюда не доходили шумы ци вилизации. Здесь было торжественно и одиноко. Тут мы читали. Быстроногий ветерок шевелил перепончатые листья татарника. По книжным страницам размазывались кружевные тени. Это были тени багратионовых флешей и мелиховского база, Чилкутского перевала и доуэлевской головы. Они пахли тяжелыми испарениями амазонских раз ливов, влажной горечью копченой медвежатины, яростным потом буден- новской конницы. На с — трое: Вовка Ковалев, Виктор Васин и я. Нам по тринадцать. Книги мы доставали где могли. Ч ащ е — у знакомых. Библиотеки тех времен нас не удовлетворяли. Книг там было не ахти, а за теми, что в ребячьем возрасте считаются интересными, записывались в очередь. Из книг мы узнавали жизнь. Она была чертовски любопытной и зажигатель ной. Встречались в книгах и тернистые словечки: нищета, болезнь, голо довки... И з их р а зр я д а было беспощадное и стремительное, как штыко
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2