Сибирские огни, 1963, № 9

«Историю России» Карамзина. Я долго не расставался с этой историей. Мне бы­ ло восемь лет, когда мне попал один том стихотворений Пушкина. Я, как водится, до того зачитывался им, что выучил на­ изусть «Полтаву», «Братьев-разбойни- ков», «Бахчисарайский фонтан», «Кав­ казский пленник», все стихотворения, за­ ключенные в этом томе, и, бегая по дво­ ру летом или зимой, под вой вьюги де­ кламировал их. Я и теперь еще знаю их и безошибочно декламирую целые стра­ ницы. Восьми лет от неподвижной жиз­ ни, сидения с утра до ночи, у меня рас­ строилось пищеварение, разлилась желчь. Позван был врач, и запрещено было читать. Тогда я прибегнул к хит­ рости. Днем я не читал и, понятно, страшно скучал, но к вечеру, наворовав у старухи-няни огарков от сальных свеч, я уходил будто бы спать и, когда в доме все засыпали, я при скудном мерцании огарков принимался за свое любимое за­ нятие — чтение. Судьбе угодно было, чтобы с самого раннего детства я видел одни только пе­ чальные картины человеческих страда­ ний. Дом наш в Омске выходил окнами на площадь перед крепостным валом. Ле­ том обыкновенно с четырех утра на этой площади производили учение солдатам... и тут-то секли их и розгами, и палками, и шомполами от ружей. Далеко разноси­ лись крики истязаемых жертв. На этой же площади гоняли сквозь строй и сол­ дат, и преступников. Я и теперь без со­ дрогания не могу вспомнить этих сцен. Я плакал, забивался в подушки, чтоб, не слышать боя барабана и раздирающих душу криков. Поначалу со мной часто делался жар и- бред, и меня укладывали иногда на несколько дней в постель. Когда меня отдали в ученье к учителю Ксенофонту Трифоновичу (фамилии не помню), он был унтер-офицер и учитель полубатальона кантонистов, то меня еже­ дневно с 9 утра увозили к нему в полу- батальон кантонистов. Здесь я опять ви­ дел те же картины страданий этих несча­ стных детей кантонистов, которых секли бесчеловечно за самые ничтожные про­ ступки, например, за оторвавшуюся у куртки пуговицу... морили голодом и т. п. В эти ранние годы я, хотя бессозна­ тельно, но стал уже ненавидеть всякую власть. Много мне способствовал на раз­ витие этой ненависти, живший у нас в кучерах, сосланный в Сибирь по воле по­ мещика, старик Памфил. Это был доб­ рый, умный и честный крестьянин Там­ бовской губернии. Он был крепостной че­ ловек Тютчева, был избран в своем се­ ле в старосты. Мир уполномочил его идти к барину в Питер с жалобой на зло­ употребления и притеснения управляю­ щего, и за это он был наказан 500 уда­ рами розог и сослан в Сибирь. Он жил у нас около 20 лет. Памфил был мастер­ ской рассказчик. Речь его была плавная, образная, пересыпанная пословицами, остротами, прибаутками. Я заслушивал­ ся его рассказами о житье-бытье кресть­ ян, о произволе и наглом насилии, ка­ кое совершают над ними помещики, от­ бирая у крестьян последнее для того, чтобы пропивать и проигрывать в карты. Сцены из его рассказов, как отрывали детей у отца и матери, продавая их дру­ гому помещику или проигрывая их в кар­ ты, производили на меня потрясающее впечатление. Помещик и злодей было для меня одно и то же. И вот помню сле­ дующий эпизод из моего детства: У меня был перочинный ножик, которым я вы­ резывал лодочки из сосновой коры. Пам­ фил сидел на крыльце кухни и чинил сбрую, а я около него стоял и точил свой' притупившийся ножик. — Ты на что это, Коля, нож-то ната­ чиваешь так? — спросил у меня Памфил. — На помещиков, — ответил я. Старик пристально посмотрел на меня своими умными, серыми глазами и отве­ тил: «Ну, точи, коли так, в этом тебе и Бог поможет!». Мне шел девятый год, когда отца мое­ го перевели на службу в город Томск. По приезде в Томск меня отдали в гимна­ зию. Это та самая гимназия, которая опи­ сана в романе Кущевского «Николай Не- горев». Я вошел в гимназию весьма раз­ витым ребенком сравнительно со своими сверстниками. С первых же дней я при­ обрел не только любовь товарищей, на почти неограниченную власть над ними. Они не слушали учителей и инспектора и повиновались одному моему слову. Я по­ лучил от них кличку «Нума Помпилий». Я увлекал их, рассказывая им все про­ читанное мною. Когда какой-нибудь учи­ тель не приходил в класс, то это был праздник для всех. Двери в классе запи­ рались, ученики все садились на скамьи, меня торжественно садили на учитель­ ское кресло и просили рассказать что-ни­ будь. И вот в классе водворялась мерт­ вая тишина, и я принимался рассказы­ вать или какой-нибудь эпизод из прочи­ танного мною романа или из истории, и нужно было видеть, как эти шалуны, по­ стоянно наказываемые за невнимание и шалости во время уроков, жадно слуша­ ли все, что говорилось им. Мне уже тог­ да, ребенку, приходило в голову, что зна­ чит живое устное слово, вместо той хо­ лодной мертвечины, какая царила в гим­ назии. Нас заставляли долбить граммати­ ку Востокова, географию Ободовского, и требовалось только одно: отвечать урок без запинки, а понимаешь что или нет, об этом' не спрашивали, да этого, кажет­ ся, и не требовалось... Что это были за. преподаватели, смешно и грустно, когда вспомнишь об них. Являясь в гимназию часов в 9 утра, они вскладчину посыла­ ли сторожа за водкой. Эконом гимназии приказывал принести из кухни хлеба и огурцов. Они собирались в сторожке и пили, приказывая ученикам караулить, чтобы не застал их за этим занятием