Сибирские огни, 1963, № 7

ном» — за вечное отшельничество (за свою жизнь вряд ли он более трех раз бывал в деревне), за огромную, чуть не до пояса, бороду, которая скрывала его лицо и его годы. Сколько лет мельнику — никто не знал. Кто говорил — сто, кто— еще больше. Во всяком случае, самые древние ста­ рики Зеленого Дола рассказывали, что еще в детстве их пугали Мельнико­ вой бородой. Захар помнит, как однажды по весне— было это, кажется, перед са­ мой германской— мельник неожиданно появился в Зеленом Доле, заявив: — Помирать приехал. Однако вместо того, чтоб помереть, выстроил на самой окраине села крестовый дом и справил шумное новоселье. Рассказывали, что «колдун» беспрерывно заставлял плясать своего двадцатитрехлетнего сына Аниси­ ма, всех гостей. А сам сидел за столом, покачивая головой, поблескивая глазами. А потом встал, стоя, выпил стакан водки, завязал в узел бороду: — Н-ну, люди! Помните колдуна. Знаю ить, как величали...— и уда­ рил такого трепака, что самые заядлые танцоры пооткрывали рты. Плясал мельник до тех пор, пока не упал. Его подняли и положили на лавку. — Ну вот... отплясал свое — и на место,— тяжело проговорил старик. —Анисим, домовина моя на мельнице, в сараюшке. Прошлогод выстро­ гал. Ты ступай-ка за ней, привези к утру. Да останешься мельником — му­ жичков не обижай. Славные они, мужички-дурачки. Бороду развяжите мне. Вот так. И -— гуляй, гуляй веселей, чтоб дым коромыслом! Анисим уехал на мельницу, а «дым коромыслом» шел всю ночь, до утра. Мельник, лежа на лавке, все глядел, глядел, не закрывая глаз, как веселится народ. Утром обнаружили, что «колдун» давно закостенел. Когда он умер — никто не знал. В отличие от отца, Анисим каждую неделю наведывался в село, ночи напролет толокся с девками на игрищах. Когда же отец умер, молодой Шатров и вовсе не стал вылезать из деревни, навещая солдаток... — Других-то на войну берут, а этого жеребца на расплод, что ли, оставили...— зло говорили старики. — Погодите, может, еще и возьмут... — Ну как же, жди в Петровки снегу. Откупится, коли что... Вскоре, однако, Анисим поутих. Правда, в село приезжал по-прежне­ му часто, но теперь — все видели — только из-за поденщицы Меньшико­ вых Марьи Вороновой. И о чем судачили все зеленодольские бабы, чего никак не могли взять в толк — так это поведения самой Марьи. Раньше, когда Анисим гулял с солдатками, Марья сохла — это тоже все видели — по молодому мельнику. А теперь сторонилась его, не пускала в свой до­ мишко, хотя Анисим простаивал под окнами ночи напролет. — Дура, вот дура... Счастье само ведь в руки лезет,— неодобрительно качала головой и мать Захара Большакова. В семнадцатом году, летом, Анисим взял да сжег свою, мельницу. Разно толковали в селе об этом случае. Одни кричали — нарочно под­ жег, сволочь! Ни себе, ни людям чтоб! Другие говорили — это Марья до­ вела его до «пределов терпения» — «вон, набегала прошлогод ребенка где- то... Шатров и сдурел...» Третьи считали: Анисим сделал это по пьянке, когда дурь в голове свистела. Что было всего ближе к истине — неизвестно. Но в тот год Шатров, действительно, снова сорвался с зарубки, не просыхал от пьянства, хоро­ водился с кулачьем, с тем же Филькой Меньшиковым. В эту же компанию затесался тогда гуляка-голодранец Антип Никулин, а затем и семнадцати­ летний Фролка Курганов.