Сибирские огни, 1963, № 7
Захар погладил правое плечо. Погладил потому, что оно и в самом деле заныло, очевидно, к перемене погоды. «Ах, Фрол, Фрол! Уж кто-кто, а ты-то знаешь, что я испробовал сво ими боками эти глызы». Вот так же, как сейчас березовые поленья, гудели когда-то, пострели вали бревна старенького Захарова домишка. Хотя не так. Бревна не по трескивали, а гулко стреляли в морозной ночной тишине, далеко просе кая искрами жавшуюся к огню темь. ...— И гнездо большевистское не может без вони Да копоти сгореть. А спалим! Все спалим!!! — кричал в лицо Захару Демид Меньшиков.— Говори, где братка? Говори, сволочь!! Говори, а то небо не с овчинку по кажется, и не с рукавичку, а с напалок от рукавички! Давно это было. И будто недавно. Будто вчера красные лоскуты пла мени полоскались над избенкой, багрово отсвечивая на февральском сне гу. И будто не замолк еще в ушах сожженный самогоном голос Демида -Меньшикова: — Где братка? Говори! Говори!! Говори!!! * А он, Захар, не знал, куда девался старший брат Демида — Филипп Авдеич Меньшиков, бывший его хозяин. И никто во всей деревне не знал этого. ... Захар Большаков еще раз погладил ноющее плечо и раз за разом выкурил до конца папиросу. От печки по всему дому волнами растекалось тепло, отчего в темной кухне, наполненной дрожащими бликами, стало как-то радостней и уют ней. Захар подбросил в печь еще несколько поленьев, сыроватых и сколь зких от проступившей на них в тепле испарины. Потом сел на прежнее место и стал опять смотреть на огонь. ...Давно это было, вскоре после колчаковщины. Воронова Марья, пер вая председательница зеленодольского колхоза «Рассвет», летом двадца того года конфисковала все имущество Фильки Меньшикова. Двое или трое суток Филька, синь-синем, простоволосый, сидел на высоком крыльце своего опустевшего огромного дома, невидящими глазами смотря перед собой. Теплый июньский ветер хлопал дверями, резными ставнями. — Филя... Филя, поешь хоть, а... Ну поешь ты...— ныла жена Филип па, остроносая и острозубая, как щука, Матрена, ползая у ног мужа. •— Пойдем в дом, тятенька-а-а,—- размазывала по лицу грязные слезы десятилетняя дочка Филиппа Меньшикова Наташка. — Д а не нойте вы, с-стервы! — угрюмо и раздраженно бросал им Д е мид Меньшиков.— Не троньте его —- отойдет, может. Однажды утром хватились — нету Марьи Вороновой. А Филька все сидит на том же месте. Побежали к Марье домой — все распахнуто, но пожитки не тронуты. Только кроватишка сбуровлена, будто тащили .Марью с постели, а она цеплялась за нее. Марьино платьишко на табуре те валяется. Дочки ее трехлетней тоже нету. Исчез и Демид. Шел тогда слух по деревне — от Анисима Шатрова дочка у Марьи. Так ли, нет ли,— Захар не знал. Но вряд ли, думал он. Анисим, верно,— все видели,— давно начал ходить по ее следу, как привязанный. Да толь ко Марья с тех же самых пор косила на Анисима, как лошадь на кнут. Тревогу об исчезновении Вороновой первым поднял тот же Анисим. Заметались мужики по деревне. Только Филька сидит и сидит на своем крылечке недвижимо, как пень. И вдруг, уже к вечеру, вой по всему Зеленому Долу: — На утесе!.. На утесе она!!! Хлынул народ туда. И Анисим Шатров побежал. Расступились перед '¡ним люди, словно Марья и в самом деле была ему ^кеной... Марья лежала на краю утеса, на спине, а запрокинутая голова ее сви
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2