Сибирские огни, 1963, № 7

— Слово, хоть и грубое, а точное,— сказал Большаков.— А теперь еще насчет молодежи. Мы не раз говорили с тобой об этом и по-хорошему и по-плохому. Пистимея снова сложила руки на груди, приняла торжественный вид. — Ты, Захар, напраслину не возводи. Не приманиваю я сюда моло­ дежи. Одни старухи... — А Варька? Сами же видели... — Что — Варька? — Пистимея холодно блеснула голубыми глазами, поглядела на Клашку.— Уж коль на то пошло — это дело каждого — верить в бога али нет. Я никого не принуждаю. Разговор был долгим... На улице Захар сказал: — Не глупа. Песню эту больше не затянут. А насчет молодежи — ох, глядеть надо, мужики... -— Д а глядим, кажется... И кроме Варьки, будто никто сюда не поха­ живает. Но ведь с Варькой...— Корнеев чуть приостановился.— В дет­ скую еще душу заложила ей Пистимея это самое «слово христово». Попро­ буй вынь... Д а что она там ночевать собирается? Клавдия! Никулина, кутаясь в платок, вышла из сеней и остановилась, низко уронив голову. — Как же так, Клаш а?— спросил Большаков негромко.— Вот уж, расскажи кто днем, посмеялся бы над рассказчиком. Клашка постояла-постояла и всхлипнула, шатнулась и упала на грудь Корнееву, стоявшему ближе к ней. — Борис Дементьич... Захарыч... Не знаю я, как вышло... Все одна да одна, скоро двадцать лет — и все одна,— плача, говорила Клашка.— А чуть что — бабка Пелагея тут как тут: Христос не забудет стражду­ щих да жаждущих... И сама Пистимея: зайди как-нибудь, не чужая, чай, остудится сердце. Если и умер Феденька — для нас он живой... Хри­ стос может воскресить человека из праха. Поверишь в Христа — и воскре­ сит... Вот и зашла. Из любопытства, может... Уже много лет Клавдия жила отдельно от отца в маленьком, всего в три оконца, деревянном домике. Жила тихо и строго, как монашка, и все ждала, ждала своего мужа, Федора Морозова, сына Пистимеи, с ко­ торым ей не пришлось даже и переночевать. Ранним августовским утром 1943 года ее жених вскочил верхом на подведенную ему лошадь и ускакал в военкомат. Рассеялась пыль из-под копыт — и словно не было на свете Федора Морозова. А потом, спустя год, вызвал Захар Клашку в контору, отворачивая лицо, дал ей маленький листок, на котором прыгали, как черные пауки, неровные буквы: «...Федор Устинович Морозов... геройски погиб в боях за деревню Усть-Каменку...» — Нет, нет... Не может быть,— проговорила Клашка совсем спокой­ но. Только голос был глухой и бесцветный. И уж потом закричала и в беспамятстве упала на некрашеный, чисто вымытый пол. Шли годы. Ложились на землю снега, таяли. Шумело травами за­ речье. Снова толстый слой снега покрывал их на долгие месяцы. Но прохо­ дило время — и он снова таял... И Клашке казалось: придет час — и ее бабья тоска растает, как снег под солнцем, и выльется, стечет теплыми и радостными, облегчающи­ ми душу слезами. Это произойдет, когда вернется Федор. И это казалось Клашке уже почти два десятка лет. Зеленодольские бабы смотрели на Клашку с удивлением и женской жалостью, мужики с уважением, а деревенские парни и девчата просто благоговели перед ней. Иринка так вообще считала ее чуть ли не за свя­ тую. И только Илюшка Юргин иногда ронял в ее адрес грязноватые