Сибирские огни, 1963, № 7
— А тут другая река есть, большая, по ей и сельцо кличуть. Тильки вам ее не увидеть... — Что за такая река? Что за чушь городите? — возвысил голос Мат вей Сажин. — Река человеческих слез да горя,— пояснил рыжеволосый. Сажин вздернул усики, растерянно глянул на Серафиму — угоразди ло же, мол, спросить их. — Пойдем,— сказала девушка. — Да, да... Хамье, чего уж ожидать...— Но все-таки снова повернулся к мужикам, спросил строго: — Кто такие? Рудничные? Почему не на ра боте? — Тут все либо рудничные, либо больничные,— ответил тот, что в шапке. Откуда-то подскочил большереченский кабатчик, закрутился вокруг Серафимы и Сажина: — Зря вы с ними, разве это люди? Смутьяны и баламуты. Тот, уса тый,— Гришка, по прозвищу Кувалда. Хохол с Украины. А этот, ры жий,— Степка Грачев. За девятьсот пятый в тюрьме сидел, сюда из Сиби ри заявился. Бывший хозяин рудника хватил с ними горя. Одно слово — рвань... — Пойдемте,— еще раз сказала Серафима, быстро зашагала прочь. Случай этот не то чтобы цроизвел на Серафиму тяжелое впечатле ние— она бывала на некоторых рудниках и заводах отца, насмотрелась всякого,— но просто ей мучительно и остро захотелось обратно в губерн ский город, в Екатеринбург, где много шума, света, блеска, где есть у нее много знакомых — дочери и сыновья купцов Коробовых, владельцев ог ромных магазинов Мешковых, фабрикантов Казаровых. Три года назад белица Настасья Мешкова, привезенная когда-то бо гомольными родителями на воспитание игуменье Мавре Клычковой в ее скитскую обитель, сговорила Серафиму поехать на лето в Екатеринбург, к ним в гости. Серафима, всю жизнь прожившая в лесах, только по книж кам, по рассказам отца да подружки Настасьи знала, что такое город. Очень уж ей хотелось взглянуть на него. К тому же, до тошноты опротиве ли ежедневные чтения божественных кафизм, бесконечные посты, и та полторы тысячи «местных, средних и штилистовых» икон, что стояли в большом и малом придельном иконостасах, а также на полках по всем стенам часовни. Свою мать Серафима не зн ала— она умерла во время родов. Обительская жизнь надоела Серафиме, но и спросить разрешения у тетки на поездку в гости к подруге не решалась. Знала, что не пустит. И уговорила Настасью подождать приезда отца — тот души в ней не чает и — была уверена — не устоит перед любой просьбой. Так и вышло. Едва отец уловил суть просьбы, сказал: — Об чем речь! Давно пора. Нечего киснуть тут, показывайся, доч ка, в люди. — Окстись, Арсентьич! — побелела Мавра. — На срамные бритые подбородки глядеть! На поганых щепотников никоновых... — Ничего, пусть едет,— решительно сказал отец.— Я как раз тоже в Екатеринбург. Там попрошу Мешкова Никодима Осиповича, пусть по старой дружбе приглядит за дочкой. Д а и вон твою прислужницу Мотрю снарядим для генеральского руководства. У Никодима Мешкова от старой веры, как и у Клычкова, осталась одна борода. Приезду своей Настасьи и дочери Аркадия Арсентьевича он обрадовался, и после объятий сказал, подмигнув: — Наша-то мать тоже все ладан в домашней келье жгет. А вам-то, раскрасавицы мои, хватит вонючий дым глотать. Воспользуемся тем, что
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2