Сибирские огни, 1963, № 7

— Сказывал... — Ага, ишь ты, забываюсь я памятью... Изгалялись над всеми ними шибко. Сам-то старик ничего, Полюшка моя — тоже ничего. А старуха криком кричала ночей пять подряд... А потом тоже к яме повели. Стре­ лять не стали, изверги, а штыками закололи.. Старцк-то, Петюхин отец, загораживал все старуху. Его ткнули плоским штыком, а он стоит... Его ишо ткнули, а он опять стоит. Уж нет-нет, да упал... Упал он, значит, а немцы к Полинке. Руки-то у ней связаны, рубашонка порватая, грудь махонькая, девичья еще, оголилась. Ежится она, и не штыков, вроде, боится, а наготы этой стыдится, пятится. Вот так... Руки-то у ней связа­ ны сзади, сказывал я?.. Ага, ну вот... хотели уж колоть ее, а она запела вдруг тоненьким голоском: «Широка,— поет,— страна родная, в ней человеку вольно дышится...» И тогда староста полоснул черными глази­ щами, кинулся, как зверь, на Полинку, обеими ручищами горло ей пере­ хватил... Песню эту я слышал часто, хорошая песня, да так и не запом­ нил, не певал никогда песен-то я. Заревел хрипуче староста: «Вольно, говоришь, дышится... ну, дыши, дыши, гадючий выползок...» Вздохнув, старик заломил конец бороды, вытер, как куском пакли, слезы и сказал: — Так он и ее задушил, староста-то... Когда обмякла она, в яму швырнул, да еще ружье у немца выхватил, расстрелил все вниз... в По­ люшку. Вот он, староста-то какой был... Сидором Фомичевым его звали, сказывал я? Нет? Ну вот... Старик еще раз передохнул, вытер еще раз глаза и закончил свой рассказ: — Я-то в те поры лежал без чувств дома, саданул меня немец при­ кладом, когда за Полинкой пришли. От людей узнал, что и как... И раз­ ведчикам, что приходили еще в деревню потом, все рассказали люди, чтоб, дескать, дрались с немчурой, не жалеючи... А я думаю, зря Пе- тюшке-то знать об этом было до поры... Долго ли, не поберегшись, о пу­ лю напороться? Да... без чувств, говорю, лежал... Бабам наказал, когда бой зачался,— держите, говорю, старосту Фомичева, ради бога... Где там! Вперед немцев, сказывают, убежал... Так вот и упустили. Известно, бабы... А я сейчас хожу, Петюху ищу. Раненый он, говорят. Вот ты док­ тор, однако, али сиделка — кровью и больницей от тебя пахнет. Не ука­ жешь, где Петюху-то искать? Посмотреть на него охота... — Нельзя на него смотреть... Без памяти он. В тыл сейчас его по­ везут, в госпиталь фронтовой. — Ну, вези, вези... Гляди мне, вылечи его. Полюшку-то не выле­ чишь теперь. Не забудь только, передай: все пела она в холмах, как письмо приходило. Я вот и жил-то затем только, чтоб самому расска­ зать Петюхе, как она пела. Д а вишь, нельзя, выходит. Так ты расскажи. А я помирать пойду. Все нутро отбил немец-то прикладом, оторвалось там что-то... Ну, прощай... Вера Михайловна слушала старика и с удивлением глядела на ды­ мящиеся развалины небольшого домика, возле которых они стояли. Из всего домика уцелела одна-единственная стена. Она была густо изре­ шечена пулями, осколками снарядов. На стене висели старинные, в чер­ ном футляре часы с круглым тяжелым маятником. Часы шли! Тяжелый маятник неторопливо раскачивался, отсчитывая секунду за секундой. Это было чудом. Казалось невероятным, что ни одна пуля, ни один осколок не задели их... Старик тоже поглядел на развалины домика, потом на Веру Михай­ ловну и проговорил: — Чему удивляться тут? Часам положено время показывать, они и показывают. Время-то разве остановишь! Не остановишь его. Вот и