Сибирские огни, 1963, № 6

породило многочисленные штампы и од­ нообразные приемы? Нужно показать страх Степана, и автор пускает в ход скудный набор нехитрых приемов — ге­ рой у него теряет контроль над своим поведением, мечется, его колотит дрожь. Понятно: когда озноб, то его «дрожь ко­ лотила так, что зубы беспрестанно сту­ чали». Но вот ушел Жорка, его ищут фа­ шисты, а «Степана колотила дрожь». Во время бомбежки «его колотила неудер­ жимая дрожь». Вот ночью Степан про­ снулся, ему кажется, что приехали ге­ стаповцы, и все его «тело колотит неуем­ ная дрожь». Когда становится страшно Куртову, то ему «кажется — вот-вот он потеряет власть над собой...» Когда он вспоминает об издевательствах гитлеров­ цев, его снова «дрожь колотит». Фашист Штарке явно намеревается ударить труса Зайцева, и тот «с ужасом косился на кожаный кулак и весь тряс­ ся: каблуки выбивали дробь о бетонный пол». Ночью он «проснулся от дрожи, которая колотила все тело». Однажды Зайцев пошел с гестаповцами арестовы­ вать Бойкова, и его тоже «неудержимо колотит дрожь». Или вот еще любимое слово: «ужас»: «Егор в ужасе отшаты­ вается от занесенного камня»; «Пленные с ужасом смотрели в осевшее небо...»; «Андрей с выражением ужаса на лице вцепился в Федорова...»; «Пленные в ужасе разбегаются»; «От внезапной вспышки фонаря девушки в ужасе при­ жимаются к стене». И т. д. Да, совсем не верится, чтобы автор изводил «еди­ ного слова ради тысячи тонн словесной руды». Непонятно, почему редактор кни­ ги И. Казанцев не пришел в ужас от этих наполненных «ужасами» предложений. Может быть, потому, что он был занят больше послесловием к книге? Но и это послесловие ее никак не украшает: слишком бездумно-панегирически напи­ сано оно! И почему, наконец, редактор спешит с разъяснением своего отноше­ ния к роману, разве не определяется оно его подписью, его совместной с автором ответственностью за качество произведе­ ния? Нет, мы не хотим зачеркнуть книгу. В целом она полезна. В ней есть немало того, во что веришь, что волнует. В ней есть такие картины и подробности, кото­ рые прекрасно свидетельствуют о том, что автор хорошо знает жизнь советских военнопленных в фашистских концлаге­ рях. И это понятно: Н. Дворцов сам ис­ пытал горькую участь фашистского уз­ ника. Роман написан на основе личных впе­ чатлений. Это, конечно, повышает цен­ ность произведения. Но в нем Н. Двор­ цов допустил немаловажный просчет, ко­ торый легко объяснить, но с которым трудно примириться. У Н. Дворцова до самого окончания войны ни один узник не смог вырваться на свободу. Так, видимо, было в том ла­ гере, где находился во время войны сам автор. Но мы знаем и другие, далеко не единичные факты. Советские военно­ пленные организовывали удачные побе­ ги, бесследно скрывались, партизанили. Такие факты расширили бы границы ро­ мана, усилили бы его жизнеутверждаю­ щее звучание, позволили бы все харак­ теры и события суммировать в единое целое, сейчас же у Н. Дворцова господ­ ствует описательная хронологичность; по содержанию и построению роман при­ ближается к жанру мемуарно-докумен- тальных произведений, и эта жанровая неопределенность, по всей вероятности, тоже снижает его качество. Н. Дворцов явно не использовал всех возможностей, таящихся в поднятом им жизненном материале. А. К л и т к о Б НОГУ С БЕКОМ р ы п у с к а я в свет очередной сборник, " поэт, как правило, дает ему ка­ кое-либо многозначительное название. Не все, впрочем, питают пристрастие к на­ званиям. Свое последнее собрание сти­ хов Леонид Мартынов обозначил просто как новую книгу1. Что ж — имя поэта достаточно известно людям разных по­ колений, чтобы стихи его были замечены и прочитаны. На этот раз промежуток между по­ следним и настоящим сборником не был значительным, хронологически — три- четыре года. Но это было знаменатель­ ное время: исторический съезд партии, окончательно разделавшийся с уродли­ выми явлениями прошлого, бурный рост нового в нашей действительности, нако­ нец, в более узкой сфере — в литерату­ ре — появление новых талантливых имен, сопровождавшееся общим повыше­ нием уровня поэзии. Обо всех этих переменах нельзя не помнить, подходя к поэту, чья биогра­ фия тесно связана с биографией века, который, по собственному признанию: ...вечно не имел покоя И пел не соловьем в листве, А этой правою рукою Писал о нашем торжестве. И здесь мало одних индивидуальных сопоставлений, хотя и они, конечно, не­ обходимы. Впрочем, личное и временное нередко трудно разделить. Достаточно 1 Леонид М а р т ы н о в . Новая книга. М. «Московский рабочий». 1962.