Сибирские огни, 1963, № 5
Ульянов попросил проехать мимо пересыльной тюрьмы. Красиков удивился: зачем?! Обычно люди стараются обойти, объехать подальше. Владимир Ильич объяснил: скоро привезут его товарищей, надо же знать, куда их запрут, где им придется ждать отправки по этапу. Возможно, и ему тоже. Могут ведь отнять проходное свидетельство. Вон Ляховскому угрожали... Выехали за город. Впереди показалась высокая черная ограда: лист венничные бревна, заостроенные 'вверху, стояли плотным частоколом. По обе стороны ворот дымили фонари. У полосатых будок замерли часовые в башлыках. Красиков повернул коня, и они помчались в сторону реки. — Свидеться в Красноярске нетрудно, — обнадежил Петр Ананье вич. — Есть одно фотографическое заведение. Всех, кто проходит по этапу через город, снимают там для тюремного начальства, для полиции. — А что же вы не сказали раньше? — упрекнул Владимир Ильич. Про себя он решил: необходимо завтра же отправить письмо Анюте, на мекнуть про фотографа. Она поймет. Может, еще успеет передать в Бу тырки: пусть ждут встречи в Красноярске. Вот будет радость для всех! Выехали на берег. Красиков остановил коня. Высоко над рекой висе ла яркая луна, как бы только что откованная из меди. Горы сияли щерба тым серебром. Где-то рядом журчал ручеек — тоненькая струйка, пред вестница весны. — Последний раз нынче запряг в кошевку...— сказал Красиков. — Махнемте-ка на остров?.. В конце взвоза их тряхнуло на ухабе. Возле берега блеснула светлая полоска. Вода! Оживает Енисей!.. Пройдет какая-нибудь неделя, и взло маются льды. Дороги станут непроезжими, и, волей-неволей, власти будут вынуждены разрешить ссыльному Ульянову пробыть здесь еще несколько недель, пока не установится летний путь. Той порой придут письма, и он хоть что-нибудь да узнает о Питере, о Наде... Вспомнилось, как вот в такой же вечер возвращался с Анатолием из Лесного на финской извозчичьей вейке. Ж аль: случилось как-то так, что Надя тогда не поехала вместе с ним. Хотя, может быть, и к лучшему: про студилась бы тоже... И вдруг он ясно увидел ее лицо, ласковое и встрево женное, склоненное над ним — больным. Тогда лицо и голос ее то появля лись, то исчезали, едва только он впадал в забытье. Но и в забытьи смут но-смутно улавливалось что-то радующее, ободряющее, зовущее снова в жизнь. Даж е прохладные, чуть дрожащие пальцы, осторожно укладываю щие компресс, он как бы ощутил сейчас на своих висках... На острове Красиков остановил коня возле полосатого столба. Они вышли из кошевы. — Великий сибирский каторжный путь! — Красиков похлопал рукой по столбу. — Дорога слез, горя и могил! Сотни тысяч прошагали здесь в кандалах... Мрачное столетие! — Н-да. Мрачное столетие?.. Но были декабристы, Герцен звонил в свой набатный «Колокол», Чернышевский звал: «Ружьями запасайтесь!» Вслед за «Манифестом Коммунистической партии» мир снова был потря сен «Капиталом» Маркса. И вот на арену вышел пролетариат. Коммунары Парижа сражались на баррикадах... Нет, не потерянное столетие. А на копление сил! Канун решительной борьбы и победы! Через Енисей перекликались звонкоголосые паровозы, и Владимир Ильич толкнул собеседника локтем: — Слышите? Новый век подает в Сибири голос! — Быстро повернув шись, спросил: — Так, что вы, друг мой, хотели рассказать?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2