Сибирские огни, 1963, № 5
Социал-демократы в ту пору были новым созвездием, восходившим над горизонтом русского революционного движения, и царские чиновники знали о нем не больше, чем астрономы о туманности Андромеды. — Маленькая кучка, — говорил директор департамента полиции Зволянский, — да и когда-то что будет — лет через пятьдесят. В правительственных сферах по-прежнему опасались возрождения народовольцев, которых все еще считали главными противниками монар хии. Этим и объяснялась «мягкость» приговоров по делу членов нового тайного сообщества. Этим же объяснялось и то, что всем, кого высылали по «высочайшему повелению» от 29 января 1897 года, было разрешено,— беспрецедентный случай в истории царской тюрьмы! — три дня провести на воле, чтобы снарядиться в дальнюю дорогу. И «новые декабристы», как называли их в революционных кругах, успели на двух сходках встре титься с молодыми членами «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Вечером 17-го февраля товарищи Владимира Ильича явились в пе ресыльную тюрьму. Трое суток они провели в общей камере, на четвер тый день им объявили аб отправке «партии» по этапу. «Политиков» вывели во двор последними, когда уголовники уже бы ли обысканы, выстроены в голове колонны, и конвойные в черных мехо вых шапках, в суконных башлыках, длинные концы которых перекрещи вались на груди, держали на плечах обнаженные шашки. Носатый офи цер с усталым — после ночной игры в вист — лицом небрежно махнул рукой в белой перчатке, и его помощники не стали пересматривать ве щей и книг, для проформы лишь слегка ощупали карманы. С железным скрежетом распахнулись ворота;, партия, звеня кандалами, пошагала к вокзалу. И вот они в тюремном вагоне. Политических — шесть человек. Пя теро были известны как товарищи Ульянова, шестым оказался пышново лосый и громогласный Пантелеймон Николаевич Лепешинский, сын де ревенского священника, бывший губернский секретарь из комиссии пога шения долгов, застигнутый жандармами во время печатания на мимео графе листовки, в которой Николай II был назван «августейшим живот ным». До самого провала Лепешинский примыкал к народовольцам, считал себя в революционном движении «кустарем-одиночкой», но при обыске у него был найден первый том «Капитала», и жандармы причислили арес тованного к тому же «преступному сообществу» социал-демократов. Сей час он впервые оказался с ними с глазу на глаз, присматривался к их лицам, прислушивался к разговорам. Возле фонаря, свесив ноги с верхней полки, сидел синеглазый и, словно девушка, льняноволосый Ванеев, уткнувшись в новый журнал. Ко жа на его обтянувшихся щеках была влажноватой и прозрачной, как пергамент. Он глухо покашливал, прикрывая рот ладонью, и ' товарищи посматривали на него с тревожной озабоченностью. Взглянув на обложку развернутого журнала, Лепешинский прочел: «Новое слово, март 1897 года». «Ульяновцы» говорили — приятная на ходка! Оказалось, у журнала — новая редакция. Марксисты радовались, что в нее входит Александра Михайловна Калмыкова. На секунду отры вая глаза от страницы, Ванеев восторгался каким-то рассказом: написа но великолепно, талантливо, и новые для литературы типы! — А кто же, позвольте узнать, внес эту, неведомую для меня лепту в русскую словесность? — басовито спросил Лепешинский. — Как люби- телю книг, мне не терпится узнать?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2