Сибирские огни, 1963, № 5

публицистических акцентов, чуждых всей его творческой индивидуальности, тол­ кали на путь очерка, к которому у него нет призвания. По правде сказать. А. Ткаченко не очень нуждался в защите: для молодого писателя у него ясное представление о собственном творческом пути. В этом смысле он — из «неподда- ющихся», он не подчиняется диктату критиков, некомпетентных в вопросах ис­ кусства, и всегда предпочитает на время отложить в стол «непоказавшуюся» ру­ копись. В итоге на Сахалине вырос писатель с собственным почерком. Дарование его мужает, крепнет, интерес к нравственным проблемам современности усили­ вается; значит, мы вправе надеяться, что персонажи будущих книг Ткаченко бу­ дут жить в более интеллектуальной атмосфере, чем герои его первых новелл л рассказов. Естественно, талантливый прозаик, который ищет свой собственный путь, не мог не оказать влияния на своих товарищей, еще более молодых литераторов. Тем более, что он работал редактором художественной литературы в местном из­ дательстве. Голос Ткаченко, к сожалению, не был решающим при оценке того или иного произведения (даже его собственные рассказы, приносившие ему всесо­ юзный успех, не всегда печатались в сахалинском альманахе!). Но вокруг него, естественно, группировались молодые литераторы, и разговор в комнате, кото рую ему отвели в издательстве, шел чаще всего о разных жизнен­ ных эпизодах, увиденных на Сахалине, о прочитанных книгах, о творческих за­ мыслах и рукописях товарищей. Эти разговоры и служат признаком творческой литературной среды, даже тогда, когда собеседование не оформляется протокола ми заседаний литературного объединения. Роль А. Ткаченко была в этом смысле очень значительна; я говорю «была», потому что осенью 1962 года Ткаченко стал слушателем Высших литературных курсов в Москве. Юрий Леонов — журналист, исходивший остров вдоль и поперек. Он выпу­ стил очень, неровную книгу рассказов «Письма идут месяц». Ему удается в луч­ ших вещах передать колорит Сахалина. Владислав Маринов напечатал до сего времени одну.только повесть о геоло­ гах, использующую довольно-таки затасканный романтический сюжет, и рассказ о художнике, который ради заработка разрисовывал храмы. Он отлично строит диалог и любовно работает над словом. Редактор сахалинского телевидения Кира Ткаченко (однофамилица Анато­ лия) издала в Сибири две книжки детских сказок, а теперь пишет миниатюры длиной с воробьиный нос. Одну из них—«Простые бабы»—я позволю себе приве сти полностью. «Для нашей хозяйки, тети Насти, жены егеря, мы люди, конечно, странные, не только потому, что городские. Все пишем, разговариваем непонятно, спорим. Особенно я: мои брюки, короткие волосы, такие же, как у ее давно нестриженной внучки. Держалась тетя Настя сначала возле нас как-то бочком, поджимала гу­ бы, руки складывала под фартуком, молчала. Сегодня я стирала, выносила воду, развешивала на морозе хрустящее белье, а мужчины, добытчики и кормильцы, уставшие после охоты, спали. Тетя Настя, пригорюнившись, следила за мной из окошка, а когда я вернулась с пустым та­ зом, вздохнула. И этот ее бабий, сочувствующий вздох я перевела, думается, правильно: «Хоть ты и ходишь в штанах и с мужиками разговариваешь, как ровня, а все одно ты — баба, и никуда от себя не денешься...» Придя к такой мысли, тетя Настя как-то сразу подобрела, а ведь иначе и нельзя было: иначе выходило, что ее судьба — с кучей ребятишек, с хозяйством, с нелегким домашним трудом — была неправильной. Оказывается, может быть для женщины жизнь, где она вровень с мужчиной. Такого тете Насте признавать не хотелось, потому что получалось, что ее, Настю, жизнь обошла, а она гор дый человек, — в этом сознаваться не хотела. Так вот и вышло. Женским сердцем своим тетя Настя мне посочувствова­ ла — сколько ученых книжек ни читай, сколько с мужиками умных разговоров ни