Сибирские огни, 1963, № 5

видит, что с растопыренных сосков срываются капельки густого козьего молока. И снова бегут девочка и коза — радостные, полные жизненных сил — они воз­ вращаются домой. Всего полдня из жизни одной девочки. Но это как капля мор­ ской воды, в которой отражена вся морская стихия. Мир ребенка, подростка близок Анатолию Ткаченко. Вторая его книга — «Соленый берег» открывается повестью «Жизнь в Заброшенках» (в «Октябре» и в «Литературном Сахалине» она напечатана под другими названиями). Смрадный мир хищников-браконьеров, стяжателей и кликуш показан в ней глазами семна дцатилетней Наськи. Весь этот люд укрылся в Заброшенках, поселке, оставлен­ ном рыбаками. Наська накапливает силы в своей душе и, очевидно, вскоре пор^ вет с семьей, с безвольным женихом, навязанным родителями. Повесть начи­ нается так: «Мать стояла в углу на коленях и молилась — то вскидывала маленькую острую голову к сумеречной, медно-желтой иконе, то надламливалась в пояснице, падала головой, и слышен был тупой стук лба о пол. — Пресвятая богородица, матерь божия... Окна в доме были красные — где-то далеко за сопками занимался закат, — и смутные тени от качавшихся во дворе ветвей лиственниц, казалось, Медленно колыхали занавески, дымными видениями проплывали по стенам. Отец пил водку, навалясь грудью на стол, широко расставив локти. Сдвину­ тая клеенка взбугрилась под ворохом рыбьих костей и отгородила от него бу­ тылку. Стекло розово, нежно светилось в слабых закатных лучах, и отец строго, молитвенно смотрел на белую сургучную головку. Наська неслышно сбросила тапочки у порога, прошла к деревянной лавке у печи и поставила ведерко с молоком. Было тихо и сонно. Она села на лавку и завернула в фартук свои мокрые, напухшие руки. В ведерке спадала пена, сухо лопались пузырьки, и сильнее, гуще пахло пар­ ным молоком. Мать молилась, отец, кажется, прислушивался к ее горячему ше­ поту, мутно-красно светились окна, и утробно, по-животному охало и дышало за стенами спокойное море, Наська тоже молилась. Она знала молитвы, но молилась по-своему, раздумывая и разговаривая с собой. «Чего ты хочешь?» — спрашивала она себя и отвечала: «Хочу, чтобы хо­ рошо было всем-всем и мне тоже. Хочу, чтобы шторм не побил пароходы, чтобы отец наловил много рыбы, чтобы бог, наконец, простил за что-то мать, ее «душу грешную», и помог накопить денег, чтобы американцы не напали на Кубу и не убили Фиделя Кастро, чтобы хромой Иван, ее жених, вылечил ногу, прострелен ную из ружья... Пусть ему будет хорошо, пусть всем будет хорошо. А себе она хочет совсем немножко — чтобы Иван не женился на ней, отказался от нее, тогда наверное, отец не будет ругать ее...» — Матерь божья!... Молись за нас, грешных...» Такой выразительной густой прозой написана вся повесть. Можно отметить и некоторые излишества в языке, но простота дается огромным опытом жизни, она приходит позже, и, пожалуй, только к тому литератору, который смолоду был способен на языковые излишества. Меня радует, что интересы А. Ткаченко переместились в сторону социаль­ ных тем — об этом свидетельствуют «Заброшенки» и недавний рассказ «Мыс Р а­ менок», напечатанный в «Огоньке». Пополняется в какой-то мере и арсенал изоб разительных средств, которым пользуется молодой прозаик. Его тянет к большой форме, он избирает более сложные сюжетные ходы, перестает пренебрегать, как ранее, развитием фабулы. При том Ткаченко остается верен самому себе: рас­ сказывает ли он о детях или о взрослых, избирает ли идиллические или траги­ ческие сюжеты жизни, — его взгляд обращен всегда на внутренний мир его героев, мельчайшие движения их души. В каждый из приездов на остров мне приходилось защищать А. Ткаченко от иных местных критиков и редакторов, которые требовали от автора прямых