Сибирские огни, 1963, № 4
Надежда... Когда же она выйдет на волю? Когда снова сойдутся их пу ти-дороги? И сойдутся ли?.. Что она ответит на его тайное письмо, напи санное между строк стихов Лермонтова? Что? И когда?.. Впереди — Сибирь, три года ссылки. Каким окаж ется тот далекий таежный край? Что ждет его в изгнании?.. Одно ясно — там будет до статочно времени для чтения, для работы. Первое и пока что главнейшее дело его жизни — закончить книгу, начатую в тюрьме. Это будет боль шое исследование о рынках, о развитии капитализма в России, о росте индустриального населения, о преобразовании фабрикой чувств и поня тий крепнущего всюду рабочего класса. Владимир Ильич смотрел в окно. Родные российские просторы пле няли его, прерывая — на время — раздумье. Вон лесок. Судя по всему, липняк д а орешник. Л етом там посвисты вают иволги, осенью пахнет грибами да увядающей листвой. Вон вышел дозорным на увал старый дуб, неподвластный никаким ветрам. Пожалуй, он шумел листвой еще при Иване Грозном, времен аст раханского похода. Сибири тогда и не знали. Там жили одни кочевники... А вон несколько дубков — от одного корня, как братья, как близкие друзья. Крепкая кучка, несокрушимая! Им и ураган нипочем! Где же теперь его товарищи? Все еще держ ат их в петербургской пересыльной тюрьме или уже пригнали в Москву, в Бутырки? А возмож но уже отправили по этапу в далекую Сибирь? По этапу. Это ужасно!.. Мать от кого-то слышала слова старого народовольца: «Каторгу, если придется, могу еще раз перенести, но сибирский этап — непосилен». И настояла, чтобы сын ехал в ссылку на свой счет, выхлопотала «проход ное свидетельство». Но он отказался бы от такого преимущества, если бы его в срочном порядке не выдворили из Москвы. В Туле, прощаясь, мать успокаивала: «Ты не волнуйся,— твои дру зья поймут тебя...» Могут понять — он не сомневается. Не упрекнут, д а же виду не покажут. А у него все равно на душе осадок: товарищи — в тюремном вагоне, по этапу, а он? Вроде обычного пассажира... З а Сызранью Владимир Ильич снова уткнулся в окно: приближа лись знакомые места. Колеса загромыхали по гулким фермам над широкой рекой. Внизу — Волга-матушка, закованная в ледяную броню. Сколько песен спето про нее! Спето с друзьями юности, пронесшейся на этих берегах. Никогда не забудется, как плавал с товарищами на лодке по большой весенней воде, как встречали они закат на вершине утеса Степана Р азин а и песней спрашивали эхо: «К вам министры приезжали?!» И эхо отвечало: «Ж а ли Ь> А утром на середине реки налетел на лодку шквал ураганного вет ра, загрохотала гроза. И как приятно было, налегая на весла, силой по- меряться с бурей!.. Волга осталась позади, и все ж дали большой станции. Владимир Ильич то и дело доставал часы и, щ елкая толстой крышкой, возмущался: — Ну и тащится!.. Ну и скорость!.. Отстала наша Россия от З ап ад ной Европы. Д алеко отстала... Это не поезд, а тарантас! Воловья бричка! Он порывисто надел легкое, изрядно поношенное осеннее пальто, широкополую шляпу из добротного французского фетра и первым из пассажиров, гремевших пустыми чайниками и котелками , вырвалсЪ в тесный тамбур . Приподымаясь на носках ботинок, нетерпеливо — через плечо проводника — смотрел вперед. К азалось, спешил на свидание. Три с половиной года назад, когда он уезжал отсюда, старый губерн ский город с его купеческой дикостью, с тупым засилием чиновничества и сонной одурью мещанства напомнил повесть Чехова «П алата № 6». Читал ее поздним вечером, и как бы сам очутился в зловонной больнич'- ной конуре. Бросил журнал. В доме уже все спали — перемолвиться бы
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2