Сибирские огни, 1963, № 3

«Да, это высший предел для девушки из Тернов»,— молча соглаш а­ лась я и ненавидела свекровь, и стр адал а от того, что сам а напросилась на такую жизнь, в которой ничего не было от моих мечтаний. Спасибо папе и Грише за то, что собрали денег и помогли уехать в Москву, чтобы продолжить образование . И в о т— первый час на курсах. Сотнями женских голов пестреет ам ­ фитеатр химической аудитории. На кафедру всходит профессор Рефор­ матский. Он как хозяин приветствует нас, говорит о своей вере в силу науки, читает стихи шлиссельбуржца Морозова. Он вспоминает слова Достоевского: «Смирись, гордый человек!» — и, властным жестом отме­ тая эту фразу, восклицает юношеским голосом: — Бунтуй, гордый человек! Ищи, добивайся, мучайся исканием. Только в этом счастье! Впервые в жизни я услышала после лекции аплодисменты. Первое посещение Художественного театра. «Месяц в деревне». Ра- китин — Качалов. Мне казалось, что никогда я не видела прекрасней лица. В антракте с недоумением и гневом я уставилась на господина, кото­ рый, позевывая, проговорил: — Ну-у, они т ак естественны, что прямо неестественно. На каникулы приехал Гриша. Бьшо радостно, но совсем не так, как прежде. Я чувствовала себя сильней и гармоничней, словно познала н а ­ слаждение, вовек недоступное ему. М еня смущало собственное равноду­ шие к хозяйским ласкам мужа. После его отъезда я сидела над учебниками и мечтала только о том, чтобы снова пойти в Художественный. Я даж е написала стихотворение, посвященное К ачалову , и решила вручить ему на концерте в воскресенье. Отдала шить голубую шелковую кофточку, купила бархатку на пояс, хорошей бумаги, чтобы переписать стихи, — и почувствовала, что успоко­ илась, холодно обдумываю все, к ак всегда, когда окончательно решусь. ...Я не рассказы вала тебе об этом, Ваня, и никогда не расскажу . Не надо, незачем... На концерте Качалов был во фраке , в пенсне, милый, солнечный, по­ хожий на Чацкого. Когда-то всем классом мы были влюблены в Роменецкого, а теперь весь курс разделился на две любви — к Собинову и К ачалову . Но мне казалось, что у меня это так серьезно, как ни у кого из подруг... Я тогда была девчонкой, а ведь все девчонки ищут свой идеал. Д а в н о прошла та глупая, бесноватая влюбленность. Н о что-то осталось навсегда. Много позже я поняла, что искала какого-то целеустремленного смысла в челове­ ческих отношениях и душевного совершенства. Словно по ступенькам в этих поисках поднимала меня жизнь от Тернов до Москвы и позволила коснуться вершины. Только коснуться!.. И такой уж у меня характер, что идеальная влюбленность в К ачалова убила мою земную любовь к Ро- менецкому. Но в этот вечер ничего я этого не понимала. После концерта я долго стояла у входа в артистическую, однако ни­ кто не выходил оттуда, никого нельзя было вызвать. Потом Качалов про­ шел за стеклянной дверью, окруженный людьми. И все кончилось. На следующий вечер я пошла к нему домой. По дороге загляды вала в витрины, ловила взгляды прохожих и, в общем, осталась довольна своей наружностью. Швейцар поднял меня в лиф те на пятый этаж . По всей двери искала я звонок, пока швейцар не указал на кнопку — большую, белую, сразу бросавшуюся в глаза . Надо было постоять, прийти в себя, но я тотчас по­ звонила и приготовила конверт со стихами и открытку с портретом Баста . — Могу я видеть Василия Ивановича? — кажется, спросила я.