Сибирские огни, 1963, № 2

Надо стукнуть по спине. Обычно по шестому ребру бьют, тогда человек начинает говорить и не глядит бирюком». Не выделяйся, Cepera. Глав­ ное, не выделяйся. Какие-то голоса. Какие-то усмешечки. Но зачем все это? Зачем? Прийти и, унижаясь, ломать себя, сюсю­ кать что-то, интеллигентничать! Лучше обыкновенная свобода... Я лежу. Берег узкой полоской песка уходит в воду, точно это ж ел­ тый лист бумаги. Длинный, неровно порванный листок, на котором нари­ совано все — и старая плоскодонка, и сучкастое толстое бревно, остав­ шееся с половодья, и разноцветными кляксами — скинутые брюки, ру­ башки. Выше — густые заросли ветел. Я лежу, закинув руки за голову, и смотрю в небо. Считаю облака. Они легкие, как утиный пух, и плывут куда-то, грудясь, снежно белея. Их много. Целые косяки. Стаи. Даже армии облаков. Мальчишки барахтаются в речке, топя друг друга, бьют досками об воду, и брызги схватываются радугой. Она мгновенье крохотным распис­ ным коромыслом повисает над кустами и гаснет. «И она как радуга тоже или как облако, — вдруг отчего-то думаю я. — Туманная». Потом опять: «Рыбачить бы поехали, жара бы спала, и поехали. Лельки нет. Си­ дит, наверное, на даче, влюбляется. Дур-рак!» На душе тяжело. Ничего не случилось. Все вокруг прежнее, знако­ мое, что было изо дня в день, но прибавилась какая-то тоска. Она налете­ ла бог весть откуда одним черным глазом. Я совсем не думаю о Белой. Я не знаю ее. Не знаю, какая она, хорошая, добрая или, наоборот, скупая на хорошее. Я знаю только имя и голос. Сарафан с колокольчика­ ми. Темные, ненадежные от затаенного смеха, глаза. А вся вместе — тон­ кая и немножко красивая. И еще имя: Тамара. Тамара Николаевна. Вот и все. Какой-то неизвестный чужой человек. Старый участок — маленькая страна девчонок. Мне, наверное, просто страшно идти туда, и потому тяжело на душе. Страшно идти в незнакомое... Лелька приходит неожиданно. Он с треском, как-то пятясь, вылеза­ ет из кустарника, останавливается, тяжело дыша, красный, изморенный. Накрахмаленная, чуть полинявшая от стирки рубашка. Брюки — острой дудочкой. На левой руке — отцовские часы, еще Кировского завода, с ог­ ромным потрескавшимся циферблатом. «Расфрантился, индюк»,— с каким-то злорадством и облегчением ду­ маю я. На лбу крупной росой — капли пота. Он стоит, качаясь, тупо и угрю­ мо оглядывая все. Потом, мотнув головой, начинает раздеваться. Брюки со стрелкой, рубашка — все летит в песок. Пинает, размеренно топчет и, стащив ботинки, ложится на живот, растопырив ноги. — Ты чего, Леха? — Так, ничего. — Ну а чего все-таки? Случилось что ли... что-нибудь? — тихо го­ ворю я. — Ничего не случилось... В порядке все,— с угрюмой покорностью, монотонно басит он. — Ушла куда-то. Я сидел-сидел, ждал-ждал. Там эти во флирт опять дулись, в цветы. Ромашка всякая, незабудка. А я сидел- сидел, ждал-ждал. Вот и все. Порядочек. Он говорит нехотя, не оборачиваясь. Голос какой-то. хриплый. И гу­ бы — в больной надломленной усмешке.