Сибирские огни, 1963, № 2

— Только ради тебя, понял? А то таскаться за какими-то лахудра­ ми. Больно надо. Только ради любви, не то бы чихал,— отплевываясь, бубню я. Тетка все еще возится с полом. Она в клети, и я слышу ее оханья, ти­ хую ругань вперемежку с причитаниями. Она разговаривает сама с со­ бой. На полу ведро, мокрая тряпица. — Мама, мы скоро. Мы только сходим,— растягивая лицо улыбкой, как-то толстея сразу, бормочет Лелька. — В лесничество только сбегаем, там кино вечером. Посмотрим, какое и придем. Мы быстро. Мы уже далеко, когда от крыльца слышится крик. Тетка седая, ли­ цо тонкое, словно изглодано до самой кости. Черная юбка, красная кофта. — Куды-ы? Опять, чай, до ночи? Только бы хлестать и хлестать! А картошку кто? А картошку? Шолобольники! Бездельники. Она кричит громко, низким сварливым голосом. Так она обычно ру­ гается с соседками. Тропинка в огороде. Низкое прясло, заросшее лопухами и крапивой, а там, за ним — пыльной, растрепавшейся бечевкой дорога. Обочь нее — сосны. Тонкие, загорелые, они тянутся куда-то ввысь, к небу, словно ост­ рые золотые сосульки. Солнце лижет кору языком, стекает смолой. Стволы в тягучем клейком меде. Над соснами — белые облака. И солнце — густой каплей меда. И все куда-то плывет: и сосны, и облака, и солнце. Мне вдруг становится как-то не по себе. Вот сейчас придем к дев­ чонкам, а что я буду там делать с ними, о чем говорить. Рассказывать о своих камнях, о ракушках или о вечной мерзлоте. Отдерешь мох, а под ним — синей глыбиной лед, и тут же под ногами — ягоды, цветы. А мо­ жет, говорить о Нансене, о Скотте. Или о том, как ловить язей. И вооб­ ще, о чем можно говорить с ними?.. Деревня маленькая, всего дворов сорок. Ее уже не видно, только че­ репица белеет на крайних избах. Потом дорога валится в буерак и, про­ стучав по мостку со сгнившими мокрыми бревнами, снова выбегает на вырубку, в безлесый жаркий простор, прохваченный до самого последне­ го листа шорохом и трескотней кузнечиков. Где-то высоко над головой — жаворонки. Они, как крохотные звеня­ щие камешки, и небо оттого кажется глубоким, бездонным. Еще по вырубке с полкилометра, и будет Старый участок. Прежде там добывали торф, но теперь бараки пустуют, и только по весне да ле­ том туда наезжают дачники. — Стильные, наверное, все. Выпендриваться еще станут,— стегая прутом по ноге, хрипло бормочу я.— И вообще... фантики, бантики, цве­ точки — вся их бабья музыка, фактически. А ты пьяный: ахи-вздохи, Ро­ ман и Жоржетка, любовь, а в сущности-то скукота... Я сплевываю сквозь зубы, взглядываю искоса на Лельку. Он шагает рядом, важный, как пугало, и некрасивый. На ногах — старые начищен­ ные ботинки. «Дурак. Самый определенный дурак, — угрюмо думаю я. — Влюб­ ленный. И я тоже буду. Все одного поля ягода». Дорога. Морщинистые лапы корней. Большое желтое солнце. Я з а ­ певаю: Мы и-идем по У-ру-гваю-ю, Ночь, хоть выко-ли глаза-а, И ни-кто из нас не зна-ет Я-зы-ка-а... Лучше ни о чем не думать. В конце концов, что должно быть, то и случится. Плевать. Судьба есть судьба. И я тяну хриплым голосом...