Сибирские огни, 1963, № 2

рассказ «Пляшут серые волки». И хо­ рош он прежде всего своим гуманисти­ ческим пафосом. Война. Городок только что освобож­ ден. Встречает бабка-рассказчица трех солдатских сирот, тощих, голодных, на­ пуганных. Скрывались они и в ямах, и в подвалах, и на чердаках, успели все повидать — как людей истязают, жгут, убивают. Девчушки на обыкновенный огонь в печи спокойно смотреть не мо­ гут — все еще стоит в их глазах страш­ ное пожарище. И вот — не чудо ли, спрашивает бабка, видят эти «три ходя­ чих немощи» пленных немцев, а среди них матерого фашиста, который села жег, и нет в их глазах ожесточения. На­ оборот, тот, что постарше, по прозвищу Уши-Вертолет, даже с вызовом каким-то берет папиросы, полученные по карточ­ кам, и начинает ими оделять жажду­ щих покурить пленных. Победители не мстят, — с достоинством говорит этот изможденный, заморенный, еле держа­ щийся на ногах паренек. Что это — проповедь всепрощения? Г. Николаева не останавливается на этом. В город в страдные военные дни был брошен на произвол зверинец. Голод и железо клеток заставили волков быстро обучиться и ласкам и пляскам. Попры­ гаешь, поласкаешься — мосол полу­ чишь. Ребята с особым удовольствием ходи­ ли смотреть на волчью пляску. А Уши- Вертолет решил, как Дуров, из рук ко­ сти давать — и остался без пальцев. Разволновалась, рассердилась бабка и учит уму-разуму мальчонку: «Обласкал- ся волк, а ведь зубы у него все те же!» «Что конь леченый, что недруг зами­ ренный, что волк кормленый... Нету у них правды и не будет». И получает уп­ рямый да еще с укоризной ответ: — Неправильно говоришь... Прошло много лет. Встретила его раз бабка Василиса и узнала: приучил он все-таки волка, всю руку ему в пасть кладет и — ничего. — Неужто добром добился? Неужто совсем без железа? — спрашивает баб­ ка. Улыбнулся Уши-Вертолет грустновато: — Врать не хочу... Вынул из кармана левую руку. Пол- ладони недостает... «А в чемодане и на­ мордник, и ошейник», и «револьвер во­ роненого цвета», «железо на железе». — Держу под рукой, — говорит. И вдруг, как свет — обобщение, ор­ ганичное, точное, естественное: «Пусть оно лежит под рукой — каленое, гране­ ное, вороненое! Пусть лежит, да не под всякой рукой! Лишь под такой вот, что сама себя не пожалела для доброй во­ ли... Пусть лежит оно, надежное, под доброй рукой!.. И пусть пляшут вокруг той руки серые волки». Так образ этого мальчика-юноши ста­ новится олицетворением всего лучшего, что есть в новом человеке, в нашем об­ ществе. И он и «серые волки» — это символы двух противоборствующих ны­ не миров. Новый человек, как подлин­ ный гуманист, не может унизить себя местью. Он пришел, чтобы изменить гос­ подствовавшие волчьи законы и права отнюдь не волчьими методами. Жесто­ кость никогда еще не возвышала чело­ века, не делала его ни справедливым, ни человечным, наоборот, возвращала его в первобытное, полузвериное состояние. Новый человек и в волчью стаю несет добро и свет — вот что никак не укла­ дывается в головах, зараженных звери­ ной моралью собственников. Он добр, но не добренький, он справедлив, но не всепрощающий, он знает силу волчьей хватки и цену «непротивления» злу, и поэтому оружие у него под рукой: «Пусть пляшут серые волки! Один волчий век пропляшут, второй волчий век . пропля­ шут, а на третий век, может, и допля­ шутся до края людской души?.»— Здесь уже открыто звучит предупреждающий гневный голос автора. Мы -проповедуем и защищаем гуманизм борьбы и победы, а не сострадания и смирения. Мы не раз и не два встречаемся в; этих рассказах с «чудом» любви и веры, с «чудом» мужества и самоотвержения советского человека, перед нами, нако­ нец, возникает обаятельный, с любовью вылепленный образ самой бабки Васили­ сы, проницательно и неподкупно пости­ гающей правду нашего века, и я каж­ дый раз втайне думаю: а не есть ли эта тот самый герой, которого все мы сего­ дня ищем?... Окончание следует.