Сибирские огни, 1963, № 2

шлом, о войне, и мысли о будущем, и само будущее, пришедшее в мир вместе с Алешкой и Степой. То, что они увидели, обычное и нео­ бычное, существовало для них как нор­ ма. Вот капитан буксира разделся, что­ бы «спихнуть» баржу, которую «краем зацепили», и наблюдательный Алешка увидел на его спине и руке глубокие шрамы и цифры — они для него про­ звучали «как удар по лицу». Это было страшное и живое видение войны, о ко­ торой Алешка имел лишь книжное — «возвышенное, лихое» — представление. Вот неизвестный Иван Сергеевич Гроз­ ный, похороненный на высоком яру, о нем и капитан ничего не может сказать, кроме гордых слов «Он работал... И по­ мер на своем судне. Вот на этом самом». «Значит, — уточняет Алешка, — до конца стоял на своем посту». А семилет- ний Степа сразу же «как будто увидел перед собой Человека, который своими руками таскал по реке плоты, носил грузы, водил тяжелые баржи; сейчас он стоял над рекою, сам как гора, могучий и старый, здоровался с проходящим бук­ сиром как с младшим братом». А вот «мама Дуся», прекрасная своим мате­ ринством, своей неусыпной заботой о детях, о их счастливом будущем, вот Сергей, шофер и солдат, уже покале­ ченный в дни вёнгерских событий. Он спас Степу и Машеньку, рискуя жизнью. «И поступил он так, вероятно, не из-за своей храбрости, — размышляет Але­ ша. — Очевидно, он знал то, чего еще не знает Алешка, следовал каким-то иным законам, пока еще недоступным Алешкиному пониманию...» Алешка действительно еще не пони­ мал, что это нечто, ему недоступное, есть мировоззрение советского человека, его любовь к людям, его святая святых — вера в человека, в прекрасное в нем — то главное, что незаметно для себя впитывает Алешка не из поучений, а из самой жизни советского общества. «А в тот миг, когда он поднял Машу над бревнами,— думал Алеша,— ...в тот миг он спасал не себя, а только ее... По­ чему? Разве жизнь этой девочки доро­ же? Почему Сергей мог отдать собствен­ ную жизнь, отдать не раздумывая, как долг?». Так рождались мысли о взаимной связи людей мира, о том, что ему, Алеш­ ке, как сейчас на его глазах Степе и Машеньке, кто-то тоже подарил жизнь, и о том, «что это вообще такое—жизнь». Эдуард Шим очень тонко подметил сам процесс формирования идеала. Для ре­ бят все постигнутое существовало как норма и тут же превращалось в идеал. Скажут: как же так, то идеал недости­ жим, то увиденное, как норма, превра­ щается в идеал? Недоумение законное, но умозрительное, оно идет от механи­ стического мышления. В жизни происхо­ дит именно так, как рисует Эдуард Шим: от увиденных дел людей — к идеалу, от идеала — к своим делам.. Для «жадно раскрытых» глаз Степы действительность немедленно перевопло­ щается в увлекательную сказку, в нечто необычное и, пожалуй, фантастическое: «На качающихся листьях кувшинок си­ дели горбатенькие лягушки. И это были особенные лягушки — с крохотными зо­ лотыми коронами на головах, они прово­ жали Степу хитро блестевшими, выпук­ лыми глазами и позванивали в стеклян­ ные колокольчики; голенастые дружные Камыши кланялись Степе; березовый Лес на берегу то улыбался, озаренный солнечным светом, то хмурился и пря­ тал улыбку, когда солнце закрывалось облаками. Даже рябые Камни, лежав­ шие на отмелях, были живыми — они грели свои круглые спины и смешно пу­ скали пузыри, если их накрывало вол­ ной. И уж, конечно, живым был этот чу­ мазый Буксир, такой неуклюжий, до­ бродушно фыркающий, совсем как рабо- тяга-конь, которого мальчишки привели купаться...» А для повзрослевшего за эти дни Алешки сказочное и богатырское в под­ вигах людей, удивительное и прекрасное в них обернулось реальностью. Он у в и ­ д е л героя войны •— капитана, перенес­ шего ужасы лагерной смерти, он у в и- д е л свою будущую радость — «Прек­ расную незнакомку», девочку, которая отныне на всю жизнь останется для него и совестью и счастьем, он у в и д е л , как просто, не рассуждая, пошел Сергей на смерть во имя жизни других, и мы на какую-то долю секунды представили се­ бе зрелого Алешку, уже ответившего на те вопросы, которые он поставил перед собою в четырнадцать мальчишеских лет, и сразу поняли, что это будет неч­ то новое — не Капитан, не Грозный, не Сергей, а то, о чем мы думаем теперь, как о своем эстетическом идеале. Эдуард Шим создал характерное для современной прозы произведение. В нем очевидно страстное утверждение пре­ красного в человеке, в нем ощутима большая тревога за мир и мирное сча­ стье людей, в нем со всей ясностью и определенностью выражена мечта о том времени, когда все люди, как маленький и наивный Степа, будут искренне недо­ умевать, узнав о существовавших между людьми войнах: «Как же, как же они могут драться? Ведь они же взрослые?» Повесть Эдуарда Шима характерна и своим стилем — своим смешением ска­ зочного с реальным, своей сокровенной приподнятостью, своей безусловной ро­ мантичностью, своим от начала и до кон­ ца пронизывающим произведение гума­ низмом. Так рождается герой, который невольно овладевает нашими думами, волнует наши души. Положительный герой... Было время, когда раздавались голоса: «А зачем нам такой герой?» И тут же кивали на про­