Сибирские огни, 1963, № 2

бумаге, а судьиха сидела, пригорюнившись, как будто недоумевая, как же это в мире, где все должно быть прекрасно и хорошо устроено, есть еще много зла... И ей, такой молодой, такой красивой, надо с этим злом бо­ роться... Нюсе вспомнились те дни, когда шли выборы народного судьи, и эта женщина приходила к избирателям знакомиться, рассказывать свою би­ ографию. Нюся сидела в первом ряду, громче всех аплодировала, и судьи­ ха, чуть смущаясь, часто смотрела на Нюсю, как бы ища у нее поддерж­ ки, а Нюся улыбалась, подбадривала улыбкой: «Давай, давай, не теряй­ ся, держи голову выше...» И тогда еще, на собрании, Нюся обратила внимание на руки судьи. Все-таки ладони—широкие, красноватые, видимо, сама стирает свои бе­ лые кружевные блузочки, а может, и полы моет дома, такая же трудяща­ яся женщина с семейными заботами, как и все. А вот выучилась, вышла в люди, значит, имела характер и настойчивость. «Молодец», — думала тогда Нюся. А сегодня стеснялась взглянуть судье в глаза, неловко было, что той приходится копаться в ее не очень-то хороших делах. Как же ей, такой интересной, гордой, понять Нюсины обстоятельства. В первую минуту Нюся подумала: может, судья вспомнит ее лицо, потом осознала, что это невозможно: мало ли избирателей в районе? А все-таки женщина внимательно, с сердечностью посмотрела на Нюсю, но нет, не узнала, тут же отвернулась, встряхнула головой, как будто отогнала что-то, и, подняв руки, поправила пышные, блестящие, как шелк, волосы. А у Нюси, даже когда она была девочкой, волосики были тонкие, не­ густые. Тогда ей очень хотелось отрастить косы, но мать не соглашалась и стригла ее покороче, чтобы поменьше было возни. Иногда по праздникам мать торопливо цепляла дочери на самую ма­ кушку бант. Сохранился снимок—тощенькая испуганная девчонка, круг­ ло остриженные волосы, дурацкий бант, длиннющее платье и большие бо­ тинки. Моды мать не признавала. Когда Нюся стала старше, девочки научили ее накручивать мокрые волосы на бумажные жгутики, чтобы лежали волнами. К тому времени мать умерла и некому было следить, чтобы Нюся не франтила. Впрочем, и тогда ей не очень-то удавалось франтить. Работать пошла рано, в швейную, сидела по полторы смены с иголкой в руках, тихая и старательная. Школу бросила. Шили солдатское белье, гимнастерки. Материал грубый, жесткий, пальцы все исколотые... Нюся думала об этом беспорядочно, одно пятно воспоминаний на­ плывало на другое, перемешивалось, расплывалось. А какие у нее всегда были хорошие характеристики, сколько грамот! Никто бы из сидящих в зале не поверил, если бы она показала... Ничего она не признавала в ту пору, кроме работы. Подружки, хоть и рассказывали уже про мальчишек и показывали полученные записочки, иногда по старой памяти вытаскивали припрятанных кукол, а она, Нюся, глядела на них, как на маленьких, с горьким превосходством—была само­ стоятельная, работала, варила щи и укладывала спать подвыпившего от­ ца, не позволяла ему слишком куражиться. Нюся продолжала ходить на комсомольские собрания в свой бывший класс, не откреплялась, не поры­ вала связи со школой, надеялась, может, доучится, когда с фронта вер­ нется брат. Перестала ходить, когда исключили ее из комсомола. А исклю­ чили за то, что понесла в церковь кулич—освятить. Она не сумела объяс­ нить толком, что кулич не ее, из деревни приехала бабка, мамина мама, потерявшая на войне шестерых сыновей. Старуха боялась, что ее затол­ кают в незнакомой церкви, а ей—старой—хотелось освятить куличик из