Сибирские огни, 1963, № 1

Жертва девушки-идеалистки не была оценена. Слабохарактерный и вздорный, Нико­ лай Толстой истолковал благородство же­ ны как слабость, дающую право изде­ ваться над ней. О святых клятвах невес­ те, о планах, которые радужным фейер­ верком возникали перед свадьбой, теперь не было и речи. Не прошло и года, а пьяные дебоши графа зашли так далеко, что однажды он оскорбил губернатора и был выслан из Самары. Другой раз он в слепой ярости стрелял в жену, ожидав­ шую ребенка. ,1 Литературные занятия Александры Леонтьевны, ее умственные интересы считали в доме мужа блажью, ухищре­ нием, при помощи которого хочет выка­ зать свой «норов» эта гордячка. Старая графиня, спесивая и властная старуха, старалась искоренить в ее душе то, с чем не удавалось сладить одному сыну. Заходило так далеко, что мужики барской деревни, ездившие в город, и те рассказывали по Самаре, как «плохо живется молодой графине». В пору, когда она уже стояла «на краю пропасти скептицизма... не верила ни в людей, ни в себя, не доверяла сво­ им инстинктам», встреча с Востромом не только воскресила в ней способность любить. Вернее, способность к любви потому и ожила в ней с такой силой, что в своем чувстве Саша увидела новую возможность осуществления своего нрав­ ственного идеала. Путь был ясен — уйти к давно грезившейся духовной и чистой жизни, а не разлагаться в свинском бо­ лоте. Что же на этом пути было самым труд­ ным? Часто нам лишь кажется, что мы ско­ ваны тысячей внешних обстоятельств, тогда как главное в том, что мы не сво­ бодны внутренне. Подавить в себе ин­ стинкт, оберегающий от «лишних» не­ взгод и страданий, вытравить рабскую оглядку на заведенный порядок вещей, если надо, даже отсечь от себя кусок живого, но действовать всегда только по своему убеждению и чувству — это и означает стать свободным. Зато и требу­ ется тут не одно эффектное усилие, а по­ вседневный, незримый посторонним, внутренний героизм. Первый раз, когда она уезжает к Во­ строму в ноябре 1881 года — это порыв страсти, слепое бегство, без расчета сил. Бурление сплетен и холод всеобще­ го осуждения ее не пугают. Но внутрен­ не она еще не подготовлена к другому. И поэтому, когда натягиваются разом все связывающие ее канаты, когда ее охва­ тывает одновременно и тоска по остав­ ленным детям, и страх за жизнь любимо­ го человека, которому угрожает граф, и сострадание к родным (мать, потрясен­ ная, лежит чуть ли не при смерти), и тер­ зания от «эгоистичности» своего поступ­ ка, от своего дезертирства в исполнении «долга», понимание которого укоренено строго христианским воспитанием отца, она не выдерживает. Граф Толстой увозит ее в Петербург. Там, махнув на все рукой, чтоб только удержать жену, он издает на свои сред­ ства законченный к тому времени ее ро­ ман «Неугомонное сердце». И именно там для нее довершается период «страш­ ной умственной и нравственной ломки». Первый же читатель «повести» о люб­ ви (куда я включаю не только тетрадки писем, но и найденные в Куйбышеве дне­ вник Александры Леонтьевны и другие материалы) обнаружит любопытную де­ таль. Активным началом в любовном ро­ мане является отнюдь не герой, а герои­ ня. Конечно, Востром тоже горячо лю­ бит и страдает. Но он чаще теряет веру, падает духом, больше нуждается в под­ бадривании и утешении, чем находящая­ ся в условиях, несравнимо более труд­ ных, Саша. Она же является и главным «философом» их любви. Востром, обожа­ ющий и на все готовый, чаще всего одоб­ ряет или покоряется тому, что уже про­ думала, взвесила, предприняла она. Одного в жизни Саша не умела со­ вершенно — притворяться. И даже во время наибольшего примирения с му­ жем она ни разу не слукавила перед ним. В глаза самодуру, взятому за жи­ вое, и хныкающему «отцу семейства», и заискивающему мужлану, и беснующему­ ся ханже она говорит одинаково — что продолжает любить Бострома, что чув­ ство это «сделалось частью меня самой. Вырвать его невозможно, заглушить его — так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце». (Письмо Н. Толстому от 1 марта 1882 года). Передумывая в эти мучительные меся­ цы всю свою жизнь, она вырабатывает для себя целую нравственную теорию, которую противопоставит вскоре сужде­ ниям о себе фарисейской официальной морали. • В соответствии с ее строгим понима­ нием «долга» один из героев романа «Неугомонное сердце», готовившегося тогда к печати, следующим обрлзом противопоставляет понятия «счастья» и «наслаждения»: «Наслаждение забывает­ ся, как только перестает удовлетворять ту потребность, которая его вызвала»; «счастье же — цель в отдаленном буду­ щем» (стр. 381). Люди мелкие, живущие только потребностями минуты, ищут в жизни одних наслаждений. И уже тем са­ мым они запутываются во лжи. Настоя­ щее же человеческое счастье всегда идейно, оно основывается на стремлении к нравственному идеалу, без отклонений от правды. Такие рассуждения могут показаться несколько отвлеченными. Но для нее эти общие категории «добра» и «зла» имели вполне конкретные обличил, окра­ шивались иногда едва ли не собствен­ ной кровью. «Боже, что мне делать, как