Сибирские огни, 1963, № 1

сил. И для того, чтобы повлиять на при­ сяжных, выбрал самую верную тактику: оставаться графом, перед которым это судившее сейчас его «мужичье» привык­ ло сгибаться. Он решил показать им, что ж человек тонких чувств и благородно­ го поведения, комильфо, а Востром — мужлан, быдло, осквернитель святыни, черный негодяй, презревший всякие по­ нятия о добродетели, нравственности и правилах хорошего тона. Граф Николай Александрович очень удачно (хотя, повторяю, и слегка труся) разыгрывал перед присяжными ходячего добродетельного героя из тех бульвар­ ных книжек, которые, может быть, толь­ ко и читали сидевшие на скамьях заседа­ телей купцы и мещане. По рассказанной графом версии собы­ тий, каждый свой шаг он совершал не иначе, как согласовав его прежде с бук­ вой этикета и правил хорошего тона. Ему, аристократу «голубой крови», чуж­ до все низменное (а значит, и сама мысль о покушении на убийство!). Этой же цели служит оглашенный, по просьбе обвиняемого, письменный вызов Востро­ му на дуэль и т. д. и т. п. Однако, разыгрывая на подмостках суда эту роль, граф Толстой заранее при­ нял ряд закулисных мер, в которых не только нет и тени рыцарства, но кото­ рые, напротив, поражают бабьей трусо­ стью и мелочной мстительностью рас­ чета. Если Востром еще до принятия прися­ ги обратился к председательствующему суда с вопросом, не может ли он «совсем отказаться от показаний», так как не на­ мерен обвинять графа; если вторая глав­ ная свидетельница обвинения Александ­ ра Леонтьевна, которая при желании «топить» графа нашла бы возможность присутствовать на суде, предпочла со­ слаться на нездоровье, то внутреннее великодушие Николаю Александровичу вовсе не было свойственно. Еще до суда он симулировал пулевую контузию в ру­ ку (которую отказалась подтвердить даже благосклонная медицинская экспертиза) и продырявил на себе верхнюю одежду. Все это должно было подкрепить его вер­ сию, будто не он Вострома, а Востром— его хотел убить из револьвера, который он вытащил, чтобы «только постращать». И если бы у Николая Александровича были хоть какие-нибудь доказательства, кроме продырявленной рукой накидки, можно не сомневаться, он не упустил бы возможность сквитать счеты. Уже в подборе свидетелей видна пред­ взятость суда, делавшего все, чтобы по­ мочь подсудимому оправдаться. Сиятель­ ный обвиняемый мог изображать из себя святейшую добродетель, показания его могут быть шиты какими угодно белыми нитками — никто из состава суда и не подумает вмешаться. Тут самарская Фе­ мида бесстрастна, как бронзовая статуэт­ ка этой богини. Но вот начинаются показания единст­ венного оказавшегося в активе обвине­ ния свидетеля (он же потерпевший) Вострома — и бронзовое «изваяние» оживает. Защитник Ященко задает Вострому явно провокационный вопрос — посещал ли он графиню, когда та проживала в Пе­ тербурге с мужем? «Потерпевший В. спрашивает председателя г. Смирнитско- го, обязан ли он отвечать на вопросы, не идущие к делу. Председатель, вместо того, чтобы заметить защитнику о неу~ местности вопроса, сказал потерпевшему Вострому: «На все, что клонится к ваше­ му обвинению, вЫ можете не отвечать», («Неделя»). А. А. Востром, отчим писателя, в 1915 году, На обороте фотографии — дарственная над- пись неизвестному лицу. Из фондов Куйбы­ шевского литературно-мемориального музея А. М. Горького. (Публикуется впервые). Это была уже не первая подобная ого­ ворка. Председательствующему г-ну Смирнитскому, при всем его годами тре­ нированном чиновном бесстрастии, все- таки не удавалось скрыть, кого на самом деле он предпочел бы видеть на скамье подсудимых. Однако особенно рьяно выгораживал подсудимого... главный обвинитель на процессе — прокурор Завадский. Так, например, в своей речи прокурор увидел основную трудность, препятствующую установлению виновности, «в том, что мы имеем дело не с убийством, а только с покушением». Выходило, что предста­ витель государственной справедливости