Сибирские огни, 1962, № 12

Я шагаю, а моя огромная тень ползает по стене, по низкому потолку. Д ед сидит на кровати, дремлет. Вдруг он увидел меня. — Больно уж ты лихой, паря. Легкой в движениях. Меня вот такой ж е варнак однажды чуть не прирезал из-за червонцев. — Так я же, дедушка, не таежный бродяга, — смеюсь я. — Холодно в тайге-то? — спрашивает. — Холодновато, — говорю. — Ночью на лужах ледок появляется. — Я вот помню, в девятьсот первом году в Бодайбо за шестьдесят хватило... Да-а... — и что-то забормотал под нос. Я отошел за печку покурить. Дед поднял голову. Никого. А будто человек был. Или приснилось? И слышу — он снова забормотал: — Приснились мне вот так же цыгане... однако в девятьсот третьем годе... Зверя в тайге промышлял... Вижу во сне, будто они так это браво пляшут... — Дед не закончил, уснул. Сидит и спит. И принялся сонный смеяться. Смеялся, смеялся и проснулся. И опять перед ним никого. — А будто красивая, толстая баба плясала сейчас, — прошамкал он. — Никак Игнашиха... Или помстилось? Или во сне я узрел ее... Никакой бабы нет, а он все счастливо смеется. Сел я к столу. Грустно мне было. Он поднял голову, увидел меня, говорит: — И плясала же ведьма! Сладкая была бабенка. Любовь - у нас с ней произошла в девятьсот втором годе. Ушли мы раз в хребет за оре­ хами, тайно от мужика ее... — О какой ты бабе бормочешь? — спросила Дуся, подходя к плите. Она сняла сковородку. На ней трещала, пузырилась душистая яич­ ница. — Д а вот сейчас-то плясала... Мельтешилась в кухне... Игнашиха... Варнак-то ее пырнул меня за червонцы... — Ладно тебе, не колобродь! — Игнашиха, брат... — хотел что-то объяснить мне дед, но стал ис­ кать на кровати платок, а я ушел в комнату. Д ед воззрился туда, где я сидел: пустой стул. Лампа потрескивает. Тени ползают. И не может дед понять: сидел тут варнак или ему приме­ рещилось. И вообще все, что было в этот вечер, действительно было или во сне явилось? Так он и жил, путая явь со сном, прошлое с настоящим. Кружатся перед ним пестрые лица, вещи, образы, события, голоса зву ­ чат. А разобраться во всем этом не может. Не может все расставить по своим местам. И только дряхло смеется над своей беспомощ­ ностью... Дуся покормила деда и братишку, уложила их спать. Потом сели мы с ней за стол. Молчит. На меня и не смотрит. Опротивело ей, должно быть, все. Ела она без всякого аппетита. Что с ней стряслось? И как-то вдруг подсказало мне сердце верный тон. Я ласково улыб­ нулся и говорю: — Дуся! А вы меня не узнаете? Она внимательно посмотрела на меня, покачала головой. Я, как можно теплее, напомнил ей: — Вспомните февральскую ночь, снежную бурю. Вы с подругой пришли в заезжий дом. К фотографам. Я сидел у печки. А мой приятель — такой смешной толстяк Женька Гуль — фотографировал вас. Он тог­ да шутил, что я глухонемой! И тут на моих глазах произошла удивительная перемена: сквозь ус­ талое, постаревшее лицо проступило то, прежнее, молоденькое, смешли­ вое личико. — Батюшки! Д а неужели это вы были? — она даже руками всплес­ нула.