Сибирские огни, 1962, № 12
— Проходимец он! — прокричала мать. — Тюрьма по нем плачет! — Теперь уж радуется, — проорал Гуль. — Гостеприимно распах нула двери. Не-ет, если вывернусь, больше уж на удочку не попаду. Дудки! По радио музыка звучит, проходят люди, смеются девчата, громко перекликаются такси, толпа валит из кино. Все куда-то спешат, что-то делают, веселые, черт возьми, болтливые. А он вот сейчас поплетется к следователю, и его могут законопатить в тюрьму, и — каюк. А ведь и он мог бы так же шляться по кино, скалить зубы, не зная заботушки. «И чего мы с Сергеем струсили работать? — Теперь уже не понимал Гуль. — Топали бы вместе на завод. А потом, глядишь, и в институт бы суну лись...». И такой дьявольски заманчивой показалась ему простецкая ра бочая жизнь, что он д аж е крякнул и с тоской, будто через тюремную ре шетку, посмотрел на шумящую улицу. Тревожно шебаршали сугробы, лохматые от вмерзших бумажек. — Работать нужно, работать, как все честные люди! — во весь го лос вдалбливала мать. — Без работы человек нуль или жулик. — Это точно, маман! — охотно и от всей души согласился Гуль. — Придется браться за дело, пока за тебя не взялись. Голова плохо варит, вот в чем заковыка. Ветер в ней свистит и шариков не хватает! Гуль хотел было произнести большую покаянную речь, но, увидев отца, захлопнул рот. Парамон Иванович в кожаном пальто, в кожаной шапке, в кожаных перчатках и в новых сапогах, — весь скрипящий и пахнущий сапожной мастерской, — бурей ворвался в сквер. Он был тучный, с двумя подбо родками, из которых торчали маленькие рыжие волосики, и от этого под бородки, как и голова, казались'медными. — Ну, еще не посадили, балбес?! — м ахая руками, налетел он на сына. — Сообщат парторгу, в местком! Затреплют, затаскают по собра ниям, закритикуют до одури! «Что это у вас за сын? Да как вы его вос питали?». — И не говори, от стыда можно сгореть! У-у, чадушко! — и Анна Ивановна довольно крепко ткнула Гуля в бок. — А я-то при чем? — возмутился тот. — Я жертва порочного вос питания! — Молчи, оболтус! Молчи! — отдуваясь, тяжело заметался П ар а мон Иванович. — Я тебя плохо воспитывал?! Плохо?! Отойди, а то в ухо съезжу! Д а такому воспитанию все дети завидуют! Ты в их глазах счаст ливчик, несчастный! — Его сизый нос, розовые щеки, казалось, вспух ли, стали тугими. — Вон Васька Козодоев хлебнул нужды полным ртом. На медные гроши учился. — И не говори, — вздохнула Анна Ивановна. — Мать-то его была уборщицей. Ну, и что он имел? Кусок хлеба с водой, вот что он имел. Он и учился, и полы мыл, и штопал себе штаны, и за младшими ухаживал, а в каникулы с геологами в тайгу уходил, матери на пальто зарабатывал . — Есть же ведь дети, — всхлипнула Анна Ивановна. — А я как тебя воспитывал? — кричал Парамон Иванович, испыты вая мучительное желание схватить сына за грудки. «Вот развоевался батя», — подумал Гуль, ерзая на скамейке и примериваясь, как бы улизнуть от него. Он озирался на решетку: не ос танавливаются ли прохожие? А Парамон Иванович уже изливал душу: — Ведь я рос тоже не лучше Васьки Козодоева. Нас у матери-то 3 . «Сибирские огни» № 12.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2