Сибирские огни, 1962, № 12

Сергей сидел у приемника и слушал Фаину. Она читала последние известия, статью о бесчинствах колонизаторов в Конго, вела концерт. Сергей вскакивал, ходил, тер ладонями лицо. Ему хотелось немед­ ленно побежать к ней, но он не мог с ней встретиться, пока все не выяс­ нится. Она думала, что он уехал к тетке в село. Слушая Фаину, он мысленно говорил ей: «Если б ты знала, как я рвусь к тебе! Эх, если б ты знала!» И засыпая, он все думал о ней. И еще он думал о том, что теперь, когда пришла любовь, жить так, как он жил, уже нельзя. Проснувшись утром, он сразу ж е пошел к почтовому ящику и едва его открыл, как выпало, закружилось извещение. Он испуганно оглянул­ ся по сторонам, поднял: к следователю вызывали на другой день в пять вечера. Сергей сунул бумажку в карман . Сердце колотилось так, точно он одним махом взбежал на сотый этаж... 7 Среди холодов распустился первый день весны. Сугробы, потемнев, плотно осели. На карнизе обшарпанного здания с вывеской «Прокура­ тура» ощетинился гребень сосулек. Теплый ветер чесался о него. Днем с крыши текло на тополь, а сейчас он весь был в острых со­ сульках. Они сверкали на ветках клинками. Перед зданием раскинулся небольшой сквер. И з сугробов среди бе­ рез торчали скамейки. Каменная купальщица в трусиках держала весло. Решетка — частокол из железных копьев — отгораживала сквер и зд а ­ ние от улицы. К решетке привязали полотнища на рамах — афиши. Полотно хлопало, надувалось под ветром. Перед крыльцом с витыми чугунными столбиками, среди грязных сугробов, сидели на скамейке Гуль с матерью. Ветер трепал вмерзшие в снег бумажки и никак не мог вырвать. Смеркалось. И улавливалось в этих сумерках что-то неизъяснимо весеннее. От этого лйца проходящих девушек были свежие, такие лица были, что старики вспоминали свою юность, а молодые будто слышали хлопанье крыльев и крики летящих с юга птиц. И только Гулю было не до этого. Он тревожно посматривал то на двери, то на часы, курил, прохаживался по тропинке и снова садился и начинал насвистывать. — Долго же его исповедуют! — он швырнул окурок. — Наверное, всю душу вывернули. Скоро и мне будет головомойка. Анна Ивановна плакала, вытирая концом шали глаза и распухший красный нос. — Дураки! Молокососы! — причитала она. — А ну, как упекут в тюрьму? — Ах, мамаша, не терзай ты мое обнаженное сердце! — плачущим голосом взмолился Гуль. — Сейчас выйдет Сережка, и все станет яснее ясного. — Бить вас мало, лоботрясы! — напала на него мать. — Рбстишь вас, рбстишь, на руках носишь, чуть не до усов с ложечки кормишь, не надышишься, а вы потом вот как платите родителям! Что хоть за чело­ век этот мошенник-то? Как его... Чернодымов, Мокродымов... — Суходымов. Он оказался птицей. Правосудие запустило руку к нему в карман , а там шесть тысяч калачиком уютно свернулись. Это он за год хапнул. Кроме нас, батрачило на него еще семь молодчиков. Да и в Иркутске столько же. Голова! Около него рот не разевай!