Сибирские огни, 1962, № 12

На этот раз я забыла о пресловутом оргмоменте и прямо с порога предложи­ ла: «Давайте поговорим о молодом и старшем поколениях по роману «Молодая гвардия». Что их роднит, сближает, разъединяет?» Я ловлю себя на мысли, что как-то зло жду, что вот сейчас представители молодого поколения начнут плести нить «высоких слов» о духовном родстве двух поколений. Так и есть. Валя Руб­ цова плетет эту нить на 5. А какой отметкой оценить поведение молодых людей 23 февраля? Я слушаю ученицу, а вижу другую картину... В День Советской Армии одиннадцатиклассники устроили чаепитие. Они. не знающие грохота пушек, ужаса смерти, отмечают День Красной Армии, а р я ­ дом, в учительской, сидит инвалид Отечественной войны, потерявший руку и но­ гу в боях, — живой свидетель яростных битв, представитель поколения, спасшего жизнь тех, кто за столом, уставленном мармеладом и пирожным, пьет чай. Он не был приглашен на чаепитие. Что чувствовал в это время учитель, мне сказать трудно. И он не выдержал. Вошел в класс. Все застыли в напряжении. Такого номера от него никто не ожидал. Вера Феклина, активистка класса, больно ущип­ нула Наташу Парфенову. Наташка, милая, рыжеволосая «благополучная» учени­ ца, не знающая конфликтов с Аркадием Иосифовичем, вышла вперед, пробормо­ тала: «Поздравляем вас с праздником». И снова — молчание. Но самое страшное было в том, что приход Аркадия Иосифовича их не устыдил. Они скорее были недовольны, что их мирное чаепитие нарушено. Учитель ушел, ушел де­ монстративно, но праздник не кончился. Вот почему я обрываю отвечающую: «Вы же мне лжете, лгут сегодня все, кто высокопарно говорит о единстве двух поколений! Вспомните свое поведение 23 февраля и сопоставьте это с пышными фразами, произнесенными сейчас». Странно, что упоминание о 23 февраля никого не смутило. И я высказываю свое отношение к их поведению. Резко. С болью за Арка­ дия Иосифовича. С болью за старших. Почти физически ощущаю, что между мной и классом возникает стена. Она молниеносно складывается из жестких не­ доверчивых взглядов, робких, но колючих реплик. Выход только один — дать высказаться им, молодым. Они наступают. Поднимается Жулидов: «Да, мы помним этот день и ничего не скрываем. Только не понимаем ваших намеков. Чем объясняем свое отношение к Аркадию Иосифовичу в тот день? Если хотите правду — тогда это была злость... И нельзя из отношений к одному человеку скоропалительно делать обобщения». «Да, я не уважаю тех представителей старшего поколения, которые обвиня­ ют нас походя во всем. Мы оказываемся виноватыми уже потому, что смеемся, танцуем, что молоды и здоровы. Они приписывают нам мысли, которые нам про­ тивны, преступления, которых мы не совершили», — это говорит Лариса Ильи­ на, страстно убежденная в силе и красоте молодого поколения. «А какая тут ложь, на уроке? — вспыхивает Жулидов вновь. — Все вер­ но. Ваня Земнухов спорит с отцом, но ведь старик Земнухов в конце концов пони­ мает сына. Уверен, что если бы отец встал поперек его пути, Ваня порвал бы с отцом. И никакой такой идиллии в отношении двух поколений нет...» И мы снова возвращаемся к роману. Теперь говорят все. Звонок. Но стра­ сти не утихают. Уже в коридоре слышу, как Вера Феклина горячо отстаивает свой фантастический проект: «Я бы ввела такое правило: при поступлении в пед­ институт требовала от абитуриентов клятву: «Клянусь идти в ногу с молодыми!» —и как только учитель нарушит эту клятву, я бы убирала его из школы». Урок рождает у меня целый рой мыслей. Я довольна. В учительской слышу разговор об уроке (на нем присутствовала одна из опытных методистов). — Разве это урок? Она же не знает элементарных методических положе­ ний! Что это за урок: ни оргмомёнта... Нет ей дела ни до грязной доски, ни до учебников, которые у ребят (о, ужас!) открыты. А ученики? Делают заметки в каких-то записных книжках. Что они у нас? Студенты или, простите, журнали­ сты какие-то? А сам урок? Она — дирижер, класс — хор. Кто говорит? Что гово­ рит? Весь класс говорит. А она улыбается или, становясь с ними на одну доску (это учитель-то!), спорит как с равными?! Пришел на урок директор. Неожиданно. Я почему-то побаиваюсь его, как школьница. Но верю ему. Если он не разбирается в тонкостях методики, то хоро­ шо знает жизнь, понимает ребячью душу. Итак, пусть все идет своим чередом, как обычно. Что скажет директор? В кабинет меня не вызывают. Не беседуют. Не ра з­ бирают урока. Ранним утром иду в школу через Первомайский сквер. Он тих, одинок в эти часы. Иногда торопливой походкой пройдет человек, упорно глядя себе под ноги, будто и не по скверу идет, будто и не манят его скамеечки, выглядывающие из те­ нистых уголков. Я понимаю человека: в эти часы для всех нас, спешащих, сквер только часть дороги, по которой мы проходим к месту работы. Иду... На скамеечке сидит какой-то чудак с газетой. Конечно же, пенси-