Сибирские огни, 1962, № 12

— Нет, думаю, что и я в клуб поспею. Надо к Любаве в Огни подскочить, — учебники ей отвезти... ...Бегут дни, бегут!.. Новый день (Страницы степной тетради) И вот — снова Алтай... Несколько месяцев назад, оставив за собой дорожку из снежной крутоверти, поднял нас с Усть-Калманского аэродрома зеленокрылый самолет. Под крылом пронеслись ровные, малюсенькие, как спичечные коробки, дома районного центра, замерзшая и запорошенная снегом извилистая лента Чарыша, мастерские, скот­ ные дворы Усть-Калманского и Чарышского совхозов... Так на время ушли из виду герои нашего рассказа. Самолет, вибрируя от гула мотора, висел над бескрайней и ровной степью. Она была гладкой и чистой, как большой лист бумаги, которого еще не коснулось перо. Когда в начале марта мы улетели из Усть-Калманки, Андрей Трофимович разговаривал по телефону с краевым комитетом партии. — Следом за вами придется ехать в Барнаул и мне,— улыбнулся Цигу- лев .— Зачем — не сказали. Жаль расставаться с человеком, который стал твоим другом. Когда свидим­ ся вновь? Прощаясь, мы попросили Андрея Трофимовича вести дневник. Сейчас он перед нами. Со страниц исписанной тетради снова встает Алтай. Но уже дру­ гой адрес и другая должность у партийного вожака Цигулева. Да, жизнь дописала рассказ, начатый в преддверии весны в Усть-Калманской степи... «...Какая это благодать — хлесткий, звонкий, пузырящийся в лужах дождь! К нам в Кулунду он пришел словно по заказу — как только отсеялись районы. Шелестящий шум дождевых струй разбудил меня посреди ночи. Я осторож­ но поднялся и долго простоял у окна. Порывы ветра раскачивали в поселке и на станции фонари, лохматили кусты и деревья. Я думал, что Клава спит. Но вдруг почувствовал на плече ее теплую руку. Оглянулся, она прижалась ко мне, будто ночная гроза и впрямь могла ее напугать. Темень прорезала ломкая, как стекло, ослепительно белая молния и, раско­ ловшись, рассыпалась по земле. Дождь, дождь... Только хлеборобы умеют так ждать дождь! Печет солнце, давит зной, и люди нет-нет да бросают взгляды на небо. А там — ни облачка, ни тучки. Помню, в первый год освоения целины приезжал к нам поэт. Вот в такую же пору. В мастерских уже ладили комбайны и жатки, а поля'лежали, обоженные зноем. Потом я прочитал в газете его строчки о дожде: — Та к любимых не ждут на свиданье!... Завтра утром я не удержусь от привычного соблазна — выйду за околицу... Поля, еще вчера буро-черные, без единого стебелька, сегодня в изумруде посевов. Первый летний дождь, как всегда, начало жизни в степи. Потоки дождя бегут и бегут наплывами по стеклу. На дворе становится свет­ лее. И — стихает, спадает дождь. Наступает новый день. Их было много за сорок лет. Но этот, я чувствую, верю — особенный. Славно отделил дождь время прош­ лое, начал новый счет в моей жизни». Листая тетрадь, мы забежали на несколько страниц вперед. Не терпелось по­ больше узнать о восьмом дне Андрея Цигулева. А теперь откроем тетрадь снача­ ла, с тех строк, когда мы поставили точку в рассказе о жизни одного алтайского района. Чистые листы бумаги должна была заполнить жизнь. «В марте меня вызвали в Барнаул. Я уже собирался уезжать, когда при­ шли Никуткин, Гладков и Володченко. Вскоре подошли и коммунисты совхоза,.