Сибирские огни, 1962, № 11
чай! Ну, конечно же, конечно, нужно было плыть с Тоней. Кто с этим спо рит! — оправдывался он перед кем-то.— Двоим было бы вдвое легче. Но я же не виноват, что растерялся. И потом я не знал, что это Тоня! Угораз дило же Ваську плюхнуться в этот Байкал... К дьяволу! Еще ломать голо ву. Мало ли чего в жизни не бывает. Со всяким может случиться. Все за будется. Все не вечно». Но как он ни оправдывался перед собой, он пони мал, что случилось непоправимое, что ему теперь придется жить с постыд ной тайной, каждую минуту дрожать, боясь разоблачения... Сергей хотел подняться и идти к отцу в зимовье, но почувствовал такую усталость, такое бессилие, что остался лежать. Мучительно захоте лось уснуть. «Заболел я, что ли?» — подумал он. Пылал затихший Байкал, солнечным комочком падала с ветки на ветку золотистая птаха, ели нежились в зное, по ягодной поляне сторож ко прошел лось. Раздавленная голубика обрызгала копыта. Все вокруг жило по-прежнему, словно ничего и не случилось здесь недавно. И только спящий в траве человек стонал... 19 Пустили встречный пал, сшиблись лбами две огненные бури, взмет нулись с гулом и сникли: через выжженный коридор огонь не пошел. Кое- где окопали горящее место, провели мокрую полосу химикатами из оп рыскивателя. Обессилевший пожар был взят в кольцо, и люди, срубив по березе, двинулись добивать его. Порой попадали в клубы дыма. Из него, как из осеннего молочного тумана, вдруг перед лицом свешивались пышные ветви. Стволов не было видно, и ветви будто одни плавали в волнах дыма. Тоня кашляла, глаза выедало, как луком. Жар обдавал, точно у ог ромного костра. Со всех сторон раздавался хруст; огонь пережевывал ветви. Почти на каждом сухом сучке качался диковинным цветком язычок пламени. Тоня и Козодоев хлопали березками, язычки гасли, и поднимал ся густой дым. — Между нами говоря, мне все это уже надоело,— таинственно при двигаясь к уху Козодоева, сказал Омутов. Он всегда говорил собеседнику на ухо, словно сообщал большой секрет.— Угар, копоть, всякого рода грязь... таскайся по тайге... под кустами ночуй... Собачья жизнь. — А ты будь у нас за повара,— засмеялся Козодоев.— Поваренную книгу заведи. — Я, между прочим, не баба,— и обиженный Омутов отошел. На маленькой поляне четыре смолистых, высоких пня горели жарко и бурно, как хорошие костры. А вокруг волновались пугливые, сквозные осинки. Их дрожащие листья не свисали, а стаей бабочек рвались в небо, трепеща зелеными крылышками. Но ветви держали их за ножки. Вот-вот и они унесутся невесомым роем, и останется один только ствол да сучья. А рядом темнели недвижные ели. Они равнодушно и сурово смотрели на пылающие пни. Тоня сильно ударяла по пням, взроивались тучи искр, пахло горелым веником. Скоро атласно-черные пни только дымились, как печные трубы. Ярко и неистово пылали две молоденькие сосенки. Они звучно треща ли и хрустели, как будто кто-то переламывал им все кости-сучья. Хвоя, сгорая, становилась огненной, сосенки ощетинились красными иглами. На тех местах, где было больше смолы и хвои, то и дело взвивались лохмы огня, сыпались метелью искры и густо валил черный дым.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2