Сибирские огни, 1962, № 11

корыто. Завтра проснется сынишка, его нужно вымыть, одеть. И Софья Сергеевна, сжав зубы, засучила рукава. «Шорк, шорк...» — шумело по стиральной доске мыло... 6 Федор приходил поздно, когда все уже спали. И только утром встре­ чался с женой, прятал глаза, молчал. Софья Сергеевна, по-прежнему мягкая, ласковая, держала себя спо­ койно и с достоинством. Она чутко ухватывала каждое движение, мысли его, чувства. И молчала. Обо всем молчала. Он был благодарен ей. Уже крепко установилась зима с большими сугробами. Однажды Вересков пришел раньше обычного и сел не раздеваясь, мял шапку в руках. У Софьи Сергеевны вспотел лоб. Она поняла, что настала минута, что сейчас все решится. Но не подала вида, просто спросила: — Может, чайку выпьешь? Вересков, не глядя на нее, умоляюще произнес: — Соня, прости меня, ради бога! Давай разойдемся! Не могу я. Не спрашивай ни о чем. Все это отвратительно, я понимаю, но... Он замолчал, страдальчески сморщился, ожидая криков, истерики. — Ну, что же поделаешь — судьба,— прозвучало за его спиной. Вересков боязливо глянул на жену. Она стояла бледная, спокойная и даже величавая. У него стало больно во всей левой стороне груди. — Сломалось колесо — слезай с телеги... Где-то получился просчет. А чтобы понять где, нужно переворошить ведомости за всю жизнь. Тогда и увидишь, кому недоплатили, а кому переплатили и с кого нужно высчи­ тывать... Держась за поясницу, будто спина разболелась от долгой стирки, Софья Сергеевна ушла в спальню. А Вересков, мучаясь, выскочил из дому. Он тяжело дышал, точно долго находился под водой. Вересков снял комнату у Ермолаича. Старик летом работал паромщиком, а зимой занимался охотой. В из­ бе у него висели ружья, в баночках лежала дробь, порох, на подоконни­ ках — пыжи, вырезанные из старого валенка. Всюду сушились шкуры волков, лисиц, зайцев. Старуха то и дело ощипывала куропаток, глухарей. Над кроватью Ермолаича прибито много фотокарточек: все почему-то усопшие, в гробах, окруженные плачущими родственниками. Верескову нравилась эта изба с запахом пороха, собак и звериных шкур. Он закурил, прислушиваясь к сердцу, но не нашел в нем ощущения свободы и молодости. И спалось в эту ночь беспокойно. И проснулся он от тупого недовольства чем-то. Утро студеное, гулкое. Дверь комнаты не была закрыта, и Вересков видел, как в жерле русской печи пылали березовые поленья. Пахло овчи­ ной: под подушкой лежал полушубок. А еще пахло тестом. Оно, пыхтя, вздувалось из квашни на печке, и, сорвав завязанную тряпицу, оплывало по краям. К ножкам стола была прибита решетка из дощечек, за ней перегова­ ривались куры. Они, просунув сквозь решетку головы, клевали снег из ко­ рытца. Вот Ермолаич рванул обшитые кошмой и рогожей разбухшие двери, кряхтя ввалился в кухню. На усах висели сосульки. Он обобрал их, бро­ сил, они загремели в тазу под умывальником. Шапкой обмел с валенок снег.