Сибирские огни, 1962, № 11
Бездействие привело к равнодушию, жизнь в стороне — к одиночест ву, одиночество — к черствости, отсутствие цели — к угасанию. «Эк я расфилософствовался! — усмехнулся он. — К чему бы это? Плевал я, в конце концов, на эту философию. Все равно лежать под бере зой. Все под нее лягут. Вот единственная незыблемая истина». Он задремал. И приснился ему странный сон. Ему почему-то приснился голубь. Белый, с желтым хвостом и в ж ел той шапочке, он кругами уносился в небо. Так было в далекие дни босоно гого мальчишества. И таким же голубем со дна души стало подниматься чувство, которое жило в нем когда-то. В сердце уже зазвучало что-то ще мящее до слез. Но так и не прилетело это чувство, не смог он вспомнить его сердцем. Проснулся. И хотел силой воли воскресить его. Но только умом, а не сердцем, припомнил что-то вольное, какие-то манящие просторы. В стари ну он и зовы куда-то слышал и ровно бы ждал чего-то до слез, ждал и му чительно любил. И все это было как-то связано с птицами, с облаками, с гнеясной мечтой, с ветром. Но где оно, это былое волнение? Забыл он его. Глухо спит отяжелев шая душа. Значит, какая-то часть его уже умерла и не откликается на .жизнь так, как это было давным-давно. Не откликается... Светало. В этот час и нагрянула буря. Густо посыпался мелкий снег. Во дворе ■среди больших зданий бесновались клубы пыли, песка и снега. Казалось, что могучий ветер хлещет со всех сторон, поток сшибается с потоком, и ветер крутится, вихрится над двором. Вересков подошел к окну и почувствовал, как порыв тревоги ледя ным ветром прохватил его сердце. Тут раздался тихий смех. Федор Иванович вздрогнул, резко обернул ся и понял, что это в соседней комнате засмеялся во сне Сергей. Его не разбудил шторм. Он спал сладко и непробудно, как спят в девятнадцать лет. Федор Иванович снова приник к окну. Удар бури выхватил из мусор ного ящика лохмотья газет и тучей унес их в небо. Одна газета обвилась вокруг провода, трепеща, поползла по нему. Другие облепили ветви топо лей, усыпанные крупными, разбухшими почками. Бешено трещали флаги, разрываясь на ленты, с проводов сыпались лампочки праздничной иллюминации, взрывались на мостовой. Голубь попал в вихрь, и его, точно комок перьев, вертя, пронесло над крышами. Где-то зазвенело разбитое окно. Внезапно с соседней крыши с пронзи тельным лязганьем сорвало железный лист, хватило его о забор. — Экая страсть господня! — восклицала в кухне мать. — Вот тебе и праздник Первое мая! К десяти часам все стихло. Вересков пошел в книжный магазин, в котором он работал директором. Два прошлых дня город кипел перед праздником. Белили здания, красили палисадники, устраивали субботники: мели, чистили улицы, пло щади, дворы, сажали деревья, вывешивали флаги, лозунги, портреты. Бы ло шумно и весело. Магазины гудели, полные покупателей. А в это утро буря замусорила город, сорвала все украшения. Вересков шел злой и раздраженный. Всегда размеренные, несколько ленивые движения его стали упругими, резкими, напористыми. Увидев, что буря сорвала с магазина лозунги, портреты, панно, он тихо вы ругался. В магазине уже толпился народ. Школьники покупали тетради, линейки, карандаши. Людно было в отделе художественной литературы. Ребятишки штур
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2