Сибирские огни, 1962, № 11

районы области. Директора совхозов, председатели колхозов и чабаны должны обеспечить безопасность отар...» Такие предупреждения зимой и ранней весной передавались часто. В степях чабаны пасли огромные отары овец. А буря в забайкальской сте­ пи — это не шутка. Она могла рассеять и погубить тысячи овец. «Передаем штормовое предупреждение! Передаем штормовое пре­ дупреждение!» — звучал голос, от которого в душе зарождалась тре­ вога... Худая, бледная рука нервно потянулась к приемнику, и радио смолк­ ло, щелкнул выключатель, и погас свет. Яркий четырехугольник косо лег на стену, переломился на белой кровати. Луна била прямо в лицо на подушке. В ее свете оно казалось молодым, тонко-очерченным, задумчивым. На большой лоб упали кудри. Огненное пятнышко папиросы разгорелось, изо рта хлынул дым. В лунном свете он заклубился густо, как будто загорелась, задымилась вся кровать. Огонек папиросы описал дугу, и рука придавила окурок в сверкающей хрустальной пепельнице. Свет беспокоил глаза. Он пробивался даже сквозь веки. Федор Иванович раздраженно подумал: «Черта с два так уснешь! Пялится в окно! Скоро, что ли, уползет за крышу?» И вдруг он широко открыл глаза и вроде бы к чему-то обеспокоенно прислушался. Федор Иванович вспомнил, что он когда-то очень любил сияние луны. Бывало, он выходил в такую осиянную полночь и брел по улицам, то скрываясь во тьме под березами, то появляясь в ярком свете. И сердце его замирало, чего-то ожидая, кого-то любя, о ком-то печалясь. И не было случая, чтобы перед сном он не постоял у окна, глядя на огром­ ную лунную ночь. А вот последние несколько лет щелкал выключателем и, даже не обернувшись на окно, ложился спать. Федор Иванович шумно повернулся на другой бок. Но уже через ми­ нуту, томимый неясной тревогой, осторожно встал и подошел к окну. Четко виднелись озаренные сопки, полосатые от теней улицы, здания со ■слепыми, поблескивающими окнами. На крыше белели спящие голуби, вспыхивали закинутые мальчишками стекляшки, обвис и застыл, точно изваянный, флаг на древке, стояли каменно-неподвижные деревья. Может быть, все, замерев, прислушивалось к еле уловимому пощелки­ ванию почек на ветвях? Все это, будто как и прежде, видел Федор Иванович, но только за этим он не услышал то, что слышал прежде: он не услышал и не увидел поэзии жизни. Бывало, взглянет на такую ночь, и прошумят в его душе мечты, надежды, тревога, любовь и счастье. Но сейчас она не откликнулась на зовы лунной ночи, не услышала их, а глаза не увидели того, что могли видеть раньше. Они просто увидели пустую улицу, тени и свет. Он прислушался к своему сердцу: и так и не вспомнил того, что прежде таилось для него в таких ночах. Он не мог вы­ звать сладко-горестного, счастливо-печального замирания сердца. «Поста­ рел! — испугался Федор Иванович. — И не заметил, как постарел! Се­ рый, нудный стал». И вспомнились ему последние двадцать лет его жизни. Ведь он же обозлился, он отошел в сторону и откровенно жил только для себя. Он •с тонкой усмешкой часто повторял изречение из Островского: «Как мож­ но жить — так не хочется, а как хочется — так нельзя». «А в чем заключалась эта жизнь для себя? — задумался Федор Ива­ нович. -— Да ничего я особенного не делал. — Он ожесточенно потер лоб. — Вот именно: ничего не делал. Ни-че-го! Плюнул на все». И кто же в проигрыше? •