Сибирские огни, 1962, № 11
— Да, ты увидел много, пожалуй, все, что мог. У тебя хорошие глаза. Только главного не увидел. Э, не обижайся! Правду увидеть нелегко. Надо много пережить и о многом подумать. Пойдем, я покажу тебе что-то... Мы пошли в избу старика. Как во всех избах поселка, в ней пахло свежей рыбой, табаком и смолистым дымом от растапливающейся печи. Хозяйка гремела посудой у плиты. За ее юбку уцепился розовощекий сы нишка. Мы прошли в маленькую тесную комнатку за печью, с окошком на Байкал. Массивный топором рубленный стол, чурбак вместо стула да фанерный шкафчик на стене — вот вся обстановка комнатушки. Старик раскрыл дверцу шкафчика — и я обмер, пораженный. Никог да не ожидал я увидеть в простой рыбацкой избе на берегу Байкала того, что увидел здесь. Это скорее напоминало стенд замечательного музея. На полочке в случайных причудливых сочетаниях стояли серебряные фигур ки, каждая не больше спичечного коробка. Два миниатюрных оленя скрестили рога в смертельном поединке. Как тонки рога! И как напряглись впалые бока оленей!.. Озорной медвежонок вцепился в ствол дерева и с любопытством смотрит вниз... Чуткие бай кальские тюлени-нерпы пригрелись на краю сверкающей серебряной льди ны, готовые каждую секунду соскользнуть в воду... Маленькая лодка утк нулась носом в камыши, охотник весь подался вперед, держась руками за ее борта, забыв о ружье, и собака, тоже устремившаяся вперед,застыла на самом носу лодки. Так и хочется увидеть в камышах утку!Но утки нет, ее дорисовывает воображение... Бурят-лучник натянул тетиву своего лука, прищурил нацеливающийся глаз. Сколько азарта в его позе! Сколько силы в упругой тетиве!.. А рядом вихрастый мальчишка скачет на коне- прутике и воображает себя Чапаевым. Почему именно Чапаевым — труд но сказать. Но что-то неуловимо чапаевское угадывается в стремительной фигурке сорванца, в движении закинутой руки, в смелой посадке головы... Я не запомнил всего. У меня разбегались глаза. — И все это сделали вы? -— спросил я недоверчиво. — Это я учился. Здесь осталось только то, что было не так плохо, как все остальное. Э-э... Если бы бумага и холст были так дороги, как се ребро, писатели и художники не писали бы плохо. Я же переплавляю все, что недостойно жизни, и снова пускаю в работу. Вот почему из сотен фи гурок здесь осталось только два десятка. Но и они, многие из этих, дожи вают свои последние деньки. Все серебро, почти все, пойдет на главную мою работу. Я уже начал ее... Он снова повернулся к шкафчику — и предо мною предстал скали стый остров. Чем-то был он похож на тот, что увидел я на берегу. Одна сторона острова, вернее, скалы, торчащей из воды, была совершенно го лой. На другой — сверкал и искрился ноздреватый снег. Теперь я понял: это не снег и не лед, это корка, образовавшаяся от брызг волн, непрестан но ударяющих о подножье утеса. Невысоко над водой по скале тянулся уступ — узкий и длинный карниз... — Закрой глаза! — приказал старик. Когда я снова взглянул на скалу — ледяным холодом повеяло на ме ня. На уступе, почти сливаясь со льдом, стоял заиндевевший маленький человек. Он распростер руки, закинул голову, стараясь как можно плот нее прижаться к скале, врасти в нее. Казалось, сильный ветер, кидавший на него ледяные брызги, грозится каждую минуту столкнуть человека в бушующее море. — Что это? — спросил я, чувствуя, что серебряный остров и есть та загадка, которая с самого начала почудилась мне в старике. — Это длинная и печальная история. Если бы я мог рассказать ее сло вами, я не отдал бы всю жизнь серебру. — И он кивнул на раскиданные по столу инструменты. — Но мой язык — серебро. И я расскажу ее в се
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2