Сибирские огни, 1962, № 10

«Эстонские власти осматривали нас на нескольких станциях, не впуская к не выпуская никого из вагонов, не разрешая делать покупок. Мы сидели вокруг маленьких железных печурок — в них уже давно погас огонь — и ругали Эсто­ нию и представителей всех международных Красных крестов...» Было за что ругать! В течение двух дней люди не получали в пути хлеба, горячей пищи. Большие надежды они возлагали на эстонскую столицу. Но на ревельский вокзал, где пассажиры должны были получить обещанные им завтрак, обед и ужин, эшелон не пустили. Его перевели на другой путь и, не задерживая, отправили в порт: «Поезд мчит нас с повышенной скоростью вдоль морского берега. Море больше никого не привлекает. Все взоры обращены назад, к тому месту, где трусливо прячется за песчаными насыпями город Ревель, вызывавший раньще столько надежд среди отчаявшихся людей. Поезд останавливается у мола, к кото­ рому пришвартовался пароход «Кипрос». Иван Петрович Ялакас ведет меня к морю. В порту оживленно. Вдали мая­ чат силуэты кораблей, идущих тем же курсом, что в свое время шел «Кипрос». Вспоминаются гашековские строчки о встрече в море двух кораблей: «Я иду подышать чистым воздухом на нос парохода, который в это время обменивается сигналами с другим пароходом, везущим русских пленных на роди­ ну. Все выходят на палубу. На пароходе русские выбрасывают красный флаг. Па­ роходы встречаются. Русские и мы машем платками, кричим «ура». У многих на глазах слезы. Их никто не стыдится. Долго еще несутся наши взаимные приветствия по широкой морской глади залива м отзываются эхом от меловых скал острова Сильгит». — Сильгит! — Иван Петрович показал рукой в сторону острова, вблизи ко­ торого более сорока лет назад встретились два парохода. — Мне говорили, что Гашек был скуп на излияние своих чувств, — про­ должал Ялакас, — все хохочут, слушая анекдот или смешную историю, и только он один как бы равнодушен ко всему им самим рассказанному. А тут слезы на глазах. «Слезы Гашека», — повторяю я про себя и думаю о том, какое же большое чувство должно было захватить писателя, чтобы при виде русских товарищей, поднявших красный флаг, у него на глазах появились бы слезы. Он не стеснялся их. Всеми своими корнями Гашек сросся с революционной Россией, а сейчас эти корни обрывались... Невольно на память приходят строки, принадлежавшие перу классика чеш­ ской пролетарской литературы Ивана Ольбрахта, адресованные Ярославу Гашеку: «Он снова смеется над целым светом и только над одним — нет: над коммуниз­ мом и своим омским прошлым. Это было его лучшее прошлое». Омское прошлое — это значит советское, революционное прошлое. Оно на самом деле было для гениального чешского писателя его лучшим прошлым. Из всего прочитанного и услышанного в Москве и на Украине, на Волге и за Волгой, на Урале и за Уралом, в Сибири и в Прибалтике возникает фигура замечательного человека. Великий чешский сатирик, он, как сейчас отчетливо видно, был великим тружеником, выдающимся комиссаром Красной Армии. Книга написана, но литературный поиск, ставший коллективным поиском, продолжается. Где-то. должно быть, лежат еще не известные страницы лучшего прошлого Ярослава Гашека, страницы о его жизни в нашей стране — жизни, которая была подвигом.