Сибирские огни, 1962, № 10
Ночью роса лечила сад от зноя. Яков подолгу лежал с открытыми глазами один во всем доме — мать умерла сразу после войны — и при слушивался к звукам. Ночь не приносила ему успокоения. С беспощад ным постоянством снились Якову бои. Вспышки снарядных разрывов в ночи, горящие города и всегда горячая твердая земля. Она падала на Якова огромной массой откуда-то сверху, он задыхался под ее тяжестью и просыпался. Долго чиркал спичкой, закуривал и выходил в сад. Цветы спали, как 'дети , свернув свои бутоны и лепестки. Прозрачный лунный свет делал их похожими, они казались вырезанными из тонкой папирос ной бумаги. Ныло простреленное легкое. Яков курил, смотрел в звездную высь. Небо мерцало такой синей пропастью, что у Якова кружилась голова. Ему казалось, что он заглушает боль, но, затаившаяся днем, она росла сейчас, острым холодком подкатываясь к сердцу. Пригожина угнетало одиночество. Болезнь отдаляла его от города. Товарищи заходили к нему все реже и реже — в краю вечной засухи под нимали степь. Рокот тракторов полз по городку днем и ночью. Мощный свет их фар перекликался в кромешной тьме великой равнины и казался фантастическим. Машины непрерывным потоком текли сквозь городок и увозили людей. Яков выходил на дорогу и бросал в кузова букеты ярких японских хризантем. Девчата жадно подбирали цветы и махали ими Якову. Он кашлял от пыли, оставленной машинами, обессиленный отхо дил на обочину и ложился на землю. Она была твердой и горячей, как прикаленная солнцем кость. От нее исходила тяжелая дрема. Она окуты вала с головы до пят, и Якову сквозь эту дрему виделись поля, вспахан ные отцом за всю его долгую трудную жизнь, покоренные кусочки земли с грязно-желтой стерней и хилыми низкорослыми колосьями. Мимо проходили тяжелые могучие машины, и Якова заносило пылью. Он вставал и спешил в сад за цветами. Ему хотелось убедиться, что они нужны этим непоседливым веселым людям. Однажды ночью пошел дождь. Яков лежал возле распахнутого окна, как вдруг с, улицы стал доноситься продолжительный и глухой шелестя щий звук. Потом остро запахло прибитой пылью. Яков вскочил с кровати и босой выбежал за ворота. Теплые капли тяжело шлепались об него и, собираясь в струйки, холодили тело. Он долго бродил по улице, подслушивая однообразный шум листвы и ощущая босыми ногами теплую липкую кашицу вспугнутой пыли. Ему нравилось идти в темноте и узнавать протяжные сосущие звуки, словно кто-то всхлипывал рядом за спиной. Припеченная за долгие месяцы солн цем земля вдруг раскрыла все свои поры, и было слышно, как жадно з а глатывала она влагу. Яков закрыл глаза и вдруг услышал журчанье робкое, приглушен ное, переходящее в громкий плеск. З а тонкой гранью горизонта увидел он море, синее и глубокое, с пенистыми гребнями прозрачных волн. Море чи стой воды плескалось у ног и заглушало шум и шорох листвы бесчислен ных садов вокруг этого моря. В лицо повеяло прохладой. Яков вздрогнул и открыл глаза. И снова в нем проснулась щемящая тоска по большому делу, по людям, мелькнувшим на дороге в степь. Дождь быстро иссяк. Проглянуло небо, чистое, промытое. Посвет лело. Стали видны дорожки, протоптанные Яковом во влажной земле, мокрые заборы, взбухшие поля на задах с зарослями прошлогоднего бурьяна по краям — все стало близким, волнующим. Яков вернулся в дом. В саду пахло едким запахом плодородия. И что-то давнее, мальчи шечье нахлынуло на Пригожина. Он вспомнил отца, его руки, похожие на вынутые из земли корневища, вспомнил мать, всегда тихую, покорную женщину, и слезы хлынули из глаз бурно и неудержимо. Вся горечь фрон
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2