Сибирские огни, 1962, № 9

Она как-то сказала: •— Давай твой день рождения отметим в ботаническом саду. Только ты не бери с собой этюдник, будем лодырничать. Сегодня день моего рождения... Она забыла о нем. Ну и пусть... В конце занятий меня позвали к скульпторам. Я зашел в маленькую аудиторию. У стола стояла Лилька. Одна. Чем-то недовольная... Спеши­ ла. Мы не обменялись ни словом. Она сунула мне в руку сверток и убе­ жала. Я не стал разворачивать сверток в аудитории, унес его домой. В нем оказался подстаканник, золотистый, с тонкой синеватой гравировкой. На дне Лилька что-то нацарапала иглой, но все соскоблила. На другой день я хотел поблагодарить ее за подарок, но она посмот­ рела на меня строго, без улыбки... И я к ней не подошел. Обнаженная натурщица сидела на стуле. Красная подсветка от реф­ лектора, установленного перед нею, внизу, спорила с холодным светом из окон, падавшим на спину. Белые ноги опускались в яркое розовое сияние. Торчащие в стороны голубоватые стожки грудей и нижняя часть подбо­ родка словно светились изнутри и затухали. Постановка была рассчитана на живописный эффект, а на холсте у меня — цвета приглушены, взяты приблизительно и равнодушно, как на плохом подмалевке. Весь рисунок держится на «и так далее»... Не найден поворот головы. Неясно, где заканчиваются ключицы. Все только намече­ но. Не доведено. Не достроено. Я держал кисти в руке и в отчаянии не знал, что ими делать. Ужасно. Беспомощно. Стыдно. Виктор Владимирович заметил меня неподвижного, подошел: — Ты что, влюбился? Постоял молча, встряхнул меня за плечо, сказал: — Ну, время еще есть... Я срезал с палитры засохшую краску, выдавил новую и стал писать. Я прописывал только лицо, медленно, раздумывая... Все равно спешить было некуда. На третий день в маслянистых блестках мазков лицо натур­ щицы начало оживать. Я смотрел на него и думал: еще не все потеряно, надо только собраться с силами, сосредоточиться и опять — работать. «Ах, да, работать!..» Я слышал иронически-издевательскую интона­ цию Петьки, но, странно, совсем не в его голосе... Так может сказать и Лилька. Она, пожалуй, добавит что-нибудь похлеще: «Знаешь, слоны ку­ да как много работают, но ведь они ограниченны!»— и уйдет от работы и от тебя навстречу своим неясным желаниям, спокойно, почти равнодуш­ но, как сейчас уходит с Генкой или Олегом. Однажды ей захочется даже ночевать у тебя, чтобы пронаблюдать за тобой, как за подопытным... Или говорить всю ночь о людях, которых она не знает. А я? Не хочу!.. Уже не хочу! Ни делиться с ней самым сокровенным, ни думать о ней! Я стара­ юсь внушить себе, что не люблю Лильку... «Любовь моя, я унесу тебя к звездам...» Так пишут поэты-романтики. А я не хочу нести такую беспокойную ношу!.. Не хочу надрываться! И бросать ради любви все, что мне слишком дорого. Моя любовь будет идти рядом со мной. Большая и сильная. Не хочу смотреть вслед своей любви. Не хочу, чтобы мое сердце всю жизнь работало только на Лильку... Она, как и прежде, после занятий уходила домой, окруженная одно­ курсниками. Иногда задерживалась возле нашей аудитории и, когда сме­ ялась, я слышал ее звонкий смех. «Мне этот голос совершенно безразли­ чен», — внушал я себе. А Лилька уходила действительно безразличная. Генка стал больше находиться не в своей живописной аудитории, а в маленькой Лилькиной, на первом этаже, через две комнаты от нашей.