Сибирские огни, 1962, № 9

— Почему-то в жизни,— сказала Лилька,— я очень редко узнаю о таком. Я совсем не знаю тех людей, о которых ты рассказываешь. Они у тебя все по-своему красивые... — Да... Мы все реже и реже заглядываем в те уголки, откуда шли эти песни... Будто теряем связь... Мне бывает тягостно: я не возвращаю людям то прекрасное, что они мне дали. — Помнишь спор с Олегом? Ты говорил — художник должен пока­ зывать людей. А почему ты не за то, чтобы показывать — людям? — Но что показывать людям? Опять же — людей! — Понимаешь, мне кажется, мы пассивны... Слишком скромны. За границей художники образуют какие-то течения, группы. Они активнее нас, и нахальнее... Ведь у нас больше красивого. Мы даже сами не знаем о нем... Почему же мы не поднимем высоко это свое красивое?.. В балете подняли — все заметили. В музыке — тоже. А в живописи? В чем разница нашего прескрасного с прекрасным абстракционистов? — ...Если лучшие из художников-абстракционистов добиваются на­ стоящих творческих успехов, то вовсе не потому, что они абстракциони­ сты или причисляют себя к ним... Абстракционизм тут ни при чем. В аб­ стракционизме, с моей точки зрения, вообще нет и не может быть пре­ красного. Поэтому доказывать тебе разницу нашего прекрасного с не на­ шим — не буду. Тут корень моих расхождений с Олегом... — В абстракционизме нет прекрасного... А если все-таки есть? — В чем же оно? — Не знаю... Я как-то всегда думала о прекрасном советского искус­ ства... По-моему, Олег прав: нашим художникам не хватает пре­ красного... — В чем они его должны видеть? — Если бы я знала... — В подправленных ногтях Олега?.. Лилька поднесла варежку к губам. — Ты жалеешь, что был сегодня на вечере? Я промолчал. — Жалеешь... Она шла рядом со мной так. близко: стоило мне поднять руку — я мог бы прижать ее к себе. Я наклонился к ней и ощутил тепло ее лица, услышал ровное дыхание... Целовал же я Надю Андронову! Почему тогда это легче было сде­ лать?.. Слишком серьезен и долог был разговор, слишком доверчива Лилька,— она не видела моего желания поцеловать ее,— и я побоялся спугнуть Лилькину доверчивость. Мы постояли несколько минут возле ее дома. — Мамы нет... Хочешь, я покажу тебе свои рисунки? Я согласился. В коридоре было темно. Лилька долго не могла открыть дверь. — Ну, помоги же! Я отыскал в темноте ее руку с ключом, открыл замок, и мы вошли в комнату. Лилька достала из нижних ящиков стола отдельные листы и папки с плохо сложенными рисунками, небрежно бросила их на стол. — Вот, это все мое. И это, и это... Я рассматривал рисунки... Они были разные. То быстрые и вырази­ тельные, то беспомощно замученные. — Когда-то мама прятала от меня бумагу и пластилин,— грустно сказала Лилька. — А сейчас? Она не ответила. Я перебрал рисунки.